Призрачный поцелуй

Поэтому рассказала. О маленьком цифровом фотоаппарате, что бабушка вертела в подрагивающих пальцах; о мужчине на снимке, чье тело давно покоилось в земле. Описала Насте его жуткое, разлагающееся лицо – улыбался ли он или скалился, презирал ли женщину, наведшую на него объектив, или надеялся на нее? – и почувствовала, будто что-то вырастает за спиной, сотканное из северной прохлады. Оно слушало, но я не оборачивалась – и говорила, судорожно, вперемешку, о том, что противоестественное было здесь всегда, и оно отравляло нас, и я не принимала, отказывалась принимать, отчего бабушка не останется в городе, в той цветочной кухне, где бутерброды с сыром и колбасой совсем как в детстве, а зимой не нужно сражаться с разваливающейся печкой, чтобы согреться. О том, как бабушка всегда отличалась странностями, и как что-то вечно тянуло ее куда-то, и она волокла меня за собой, как бы я ни рыдала: в сарай без электричества, где тени присасывались, будто пиявки, но не оставляли ни синяков, ни укусов – а бабушка улыбалась: «Они безвредные, милая». Она окуривала темные углы полынью, и они утихали, но лишь на время – а затем она перестала сушить и жечь полынь. О том, как ребенком согласилась пойти с ней за черникой, и на мшистом, пружинящем болоте нас окружили люди-нéлюди в лохмотьях; наблюдали за нами в тишине, закладывающей уши, и ветер трепал их волосы, но ветра не было, а бабушка молча обирала кусты, хотя я трясла ее за плечи, отчаянно просясь домой, домой, домой. Она не видела их, а я запретила себе видеть; приказала: тебе было восемь, Лера, никак не старше – мало ли какими фантазиями дети развлекаются в восемь лет. Богатое воображение. Наследственная меланхолия. Не делай из мухи слона.

А потом бабушка получила доказательство – и спрятала его, чтобы никто не лишил ее того, что раньше узреть не могла. Камера, третье око, шестое чувство; разве это – не истина, которая должна быть сокрыта? Дабы люди, живые, пусть и чуть сумасшедшие, не пожирали самих себя.

Настя не перебивала: терпеливо оглаживала тыльную сторону моей ладони, и лишь благодаря ей я не откинулась назад, будто в приступе, не отдалась немоте, той, что пережимает язык. Она не жалела – ни меня, ни бабушку. Ни неловкого сострадания, ни дежурных фраз, которые никто не знает, как произносить.

Быть может, потому, что пересекала лес, она и молчала столь правильно. И лишь когда я остановилась, осознав, что в своих откровениях едва дышала, мягко подтолкнула: вставай. Я подчинилась. Закружилась голова, но Настя подхватила, словно жеребенка, впервые поднявшегося на ноги, и повела через луг. С каждым шагом пелена рассеивалась, однако разбитость еще ввинчивалась в мышцы и суставы.

– Я покажу тебе кое-что.

И она подвела меня к рыжему коню. Едва мы приблизились, тот вскинулся с любопытством, чуть всхрапнув. Вчера я не придала значения тому, насколько он грациозен и высок, как сияет его шерсть. Расчесанным, в косичках, хвостом он отмахивался от назойливых насекомых. Настя обняла его за морду, шепнув что-то, и он ласково боднулся, выклянчивая ласку. Тогда она и поманила меня к себе – к ним.

Конь взглянул будто бы с лукавством и вдруг прижался ко мне, как могла бы собака.

– Шельмец, – фыркнула Настя. – Понабрался у овчарки, она вечно жмется к ногам. – И положила мою руку на вздымающийся лошадиный бок. – Слушай.

Я сделала, что велено.

Конь был горячим. Сам воздух вокруг него вибрировал, но не беспокойно – дремотно, словно над пляжным песком в летний полдень. Даже когда он стоял, что-то в нем непременно двигалось, пульсировало под моей ладонью. Приникнув к могучей шее, я поклялась бы, что услышала ток крови по венам, ровный шум, похожий на море, и удары сердца, мощные, словно колокол. Подумала – как-то отсутствующе: квинтэссенция жизни; оседлав его, можно обогнать и ветер… Не это ли заставляло Настю мчаться сквозь валежники, сквозь мглу и чужой страх, пронизавший каждый лист, питающий корни, будто кровью?

Остро – и пряно, лихорадочно – захотелось свободы. Вскочить на спину жеребца. Как она, без седла, без сбруи, чтобы он нес туда не знаю куда, за тридевятое царство, на кисельные берега. Мои волосы развевались бы тоже, но потоками теплыми, южными, с эхом кричащих чаек…

Пальцы Насти скользнули прочь.

– Хватит бояться. Ни к чему сдаваться перед тем, что нельзя победить. Встреться с ним лицом к лицу, прими его. А затем уходи, до тех пор, пока вы не встретитесь снова, в последний раз. Ты такая же, как он. – Она потрепала коня по холке. – Сильная. Ты даже сквозь лес можешь пройти.

– С тобой?

– Нет. Но когда окажешься по ту сторону, найди меня. Выпьем с тобой чаю.