Призрачный поцелуй

Вдалеке зажглись огни: как скитающиеся фонарики, пляшущие на холмах. Включив свет в каждой комнате, я извлекла из шкафа железную лампу, которую бабушка приторачивала к крыльцу; под балкой как раз сохранился крючок, и ее получилось пристроить так, чтобы она освещала террасу, где я планировала скоротать ночь. К ореолу тут же слетелись мотыльки. Воздух остывал, но я скорее промерзла бы насквозь, нежели вернулась в избу, и, пока кипятился чайник, поставила под козырек около входной двери стул: точно туда, где отдыхала бабушка – обмахиваясь веером и умиляясь кошкам, что дремали в ложбинке между двумя стволами ее рябины.

Чашка с кофе приятно обожгла ладони; я извлекла сигарету из упаковки, но не закурила. Бабушка не выносила табачный дым и курить выпроваживала за забор. В ее закутке на крыльце благоухало анютиными глазками, пересаженными в горшки, и давным-давно лишь в этом крошечном углу во всей деревне я чувствовала себя в безопасности. Если успеть спрятаться в нем, ничто не посмеет тебя ранить или поймать, как в священной игре с нерушимыми правилами: кто «в домике», тот неприкасаем.

Фильтр я прихватила лишь губами, пока застегивала на молнию толстовку, и уже почти убрала сигарету обратно, когда поблизости раздался топот копыт. Я отвлеклась, озираясь: лошадей в окрестностях разводили, но, в отличие от коров, деревенским обочинам они предпочитали пастбища. Эта же скакала бодро, галопом – несла всадника.

Всадницу.

Они остановились около машины; лошадь – конь – всхрапнула, мотнув головой. Упругие мышцы перекатывались под взмыленной шерстью; он пританцовывал, косясь на хозяйку – почему нельзя бежать дальше? В стойле чахнуть ему явно не позволяли – как, должно быть, он упивался свободой…

– Тетя Аглая не любила дым.

Голос у всадницы был гулким, гортанным. Сигарету изо рта я вынула рефлекторно.

Смотрела она мрачно – то ли на меня, то ли на что-то за моей спиной. Я махнула рукой, приветствуя ее, – она ничего не сказала, но и коня не пришпорила. Пришпоривать его, впрочем, было нечем – управляла она им без седла и без сбруи; наверное, упивалась свободой тоже. От того, чтобы обернуться – убедиться, что позади ничего нет, – я удержалась титаническим усилием. И сама не заметила, как впилась в деревянные перила. Выуживать занозы будет тем еще удовольствием.

– Ты знала мою бабушку?

Она дернула плечом. Конь переступил с ноги на ногу, но наездница не шелохнулась, продолжая высматривать что-то за мной. Зажигалка стала нестерпимо соблазнительной; что бы здесь ни происходило, мне это не нравилось. Ни юная дева, понукающая разгоряченного скакуна прямиком в лес, ни то, как она отклонялась туда, где тени гуще, а свет реже; ни то, насколько склизко сжалось в моем собственном желудке.

От вымученной улыбки свело скулы.

– Меня зовут Лера.

Всадница не торопилась, чего-то хотела. Демонстративно медленно зашнуровав кроссовки, я спустилась по ступеням. Семь шагов по подъездной дорожке, истошный скрип щеколды. Если бы девушка исчезла – словно туман, без единого звука, – я бы не удивилась. Но она даже снизошла до того, чтобы спешиться и скупо бросить:

– Настя.

Ни руки для рукопожатия, ни кивка. Вблизи ее глаза оказались абсолютно черными, как у охотничьего пса.

– Ты сюда надолго?

Теперь плечом дернула уже я:

– Пока не приведу все в порядок. Так ты знала ее? Я не видела тебя на похоронах.

– Я не хожу на похороны.

Сверчки в неповоротливой тишине стрекотали едва ли не истерически, и рваным жестом я все-таки зажгла сигарету. Обычно это считывалось как вызов, но девушка – Настя – не отреагировала примерно никак: лишь зрачки метнулись, прослеживая движение, но затем взгляд ее снова рассеялся, словно она отстранилась куда-то – подальше отсюда.

– Что ж, – хмыкнула я, – славно поболтали. В таком случае…

И, отсалютовав ей, открыла калитку – с намерением драматично ею хлопнуть; я уже почти шагнула во двор, когда она окликнула – чуть мягче, будто нерешительно:

– Допоздна не засиживайся. И двери на ночь запри. Каждую.

Прежде чем я возмутилась бы, или переспросила, или отшутилась, она взмыла на лошадь и тремя мощными рывками скрылась под плакучими березовыми ветвями. Те даже не зацепились за ее волосы; ничто не взволновалось во тьме, будто наездница и ее конь принадлежали чаще и растворились в ней, словно ветер.

Иногда я старалась раскопать, в какой момент жизнь ушла из этого дома. Холод всегда пронизывал его, но от сквозняков, гуляющих по полу, и от стен, зимой остывавших, едва догорали дрова, мы спасались легко: шерстяными носками и шалями. В вечера после Нового года бабушка заворачивала нас обеих в одеяла, и мы читали сказки, прильнув к пышущей жаром печи.