Призрачный рай

— Забей. Деньги — это всего лишь бумажки, — безразлично произносит он и уходит, оставляя меня в подвешенном состоянии.

Я не успеваю за его сменой настроения. Вчера один, сегодня другой, завтра третий… Он напоминает огромную глыбу айсберга: такой холодный и бесчувственный, что пробегает иней по коже. Веселый и улыбчивый парень пропал с горизонта, на смену пришел мрачный Оззи. Почему первый вариант нравился мне куда больше?

***

Оззи

Несколько дней спустя

Я наигрывал аккорды новой песни на студии, подбирая тональность и запоминая звучание. Мне нравилась некая трагичность и мрачность — ею были пропитаны практически все мелодии в новом альбоме. Я понимал, что это неспроста: музыка отражала внутреннее состояние души Эванса.

Син что-то черкал в табулатурах, время от времени попивая пиво и советуясь со звукачом. Купер зарылся в прессу и громко перелистывал листки. Этот звук ужасно раздражал, каждый раз вызывая желание заорать на него, и выкинуть гребаные газеты. Какого хрена он вообще здесь расселся? Я стиснул зубы и прикрыл глаза, сосредотачиваясь на игре, но новый шелест снова отвлек, пробудив всплеск злости.

Отборные маты вот-вот готовы были выплеснуться наружу, но застряли в горле, когда я открыл глаза и увидел ее фото. Пальцы скользнули по струнам, и гитара издала искажённый, расстроенный звук. Купер перевел вопросительный взгляд, но я только коротко процедил:

— Ничего.

Он продолжил громко шуршать, но уже было насрать. Негодование приглушило равнодушие. Я взял в руки газету с ее снимком и медленно прошелся по строчкам.

«Концерт всемирно известной пианистки, композитора Арин О'Кифф в Карнеги-холле», — гласила надпись и далее дата выступления. На лице расцвела ухмылка. Забавно, забавно… Это ведь совпадение? Концерт на мой день рождения. А что, если…

— Мэтью, ты сможешь достать билет на концерт? — показываю ему афишу и протягиваю газету.

Менеджер многозначительно хмыкает, несколько минут изучая, и убирает ее в кипу журналов.

— Зачем? Ты стал поклонником классики?

Я цыкаю и откладываю гитару в сторону. Не могу же сказать, что это моя мать. Все знают только одно: они с отцом в разводе, настоящие причины скрыты под слоями лжи, как и ее имя.

— Для моей знакомой. Она просто… обожает классику, — кое-как выкручиваюсь, делая безразличный тон. — Просто… жуткая фанатка.

Купер недоверчиво косится на меня, обдумывая что-то в уме, и качает головой. Сейчас пристанет с вопросами «что за знакомая», ведь у меня таких «знакомых» немерено.

— Все равно не получится, билеты на такие концерты раскупаются за считанные минуты, а выступление через пару дней. Так что, увы, Оз.

— Да ладно, я знаю, что один билетик в партер с твоими безграничными возможностями уж можно достать. Не в первый же ряд, — выбираю другую тактику. Меня уже не остановить: если что-то задумал, добьюсь этого любой ценой.

Просыпается любопытство. Что, если мы с ней встретимся? Узнает ли она меня? Вспомнит, что в этот день появился тот, кто мешал ей осуществить мечту десять лет?

— Безграничными возможностями? — переспрашивает Купер, поглаживая подбородок. «Давай, сухарь, не мнись, я знаю, что один звонок — и место найдут для «важной персоны». — Не знаю, Оз, попробую, но ничего не гарантирую.

Я говорю, что все получится, обманчиво мило улыбаясь, и уже строю в уме план, вырисовывая различные схемы. Во мне просыпается такое любопытство, что я поскорее хочу не своего дня рождения, а встречи… встречи с Арин. Даже дух захватывает, глаза лихорадочно блестят от предвкушения. Посмотреть на нее, увидеть в глубине глаз правду, спросить, почему она так подло поступила? Почему не искала встреч, не пыталась связаться, объясниться, почему? Почему она просто ушла, бросив это тупое «прости»? Простить за то, что я ей стоял поперек горла с рождения? Счастлива она, что теперь свободна от пут в виде меня, отца, и звезда мирового масштаба?

Меня снова захлестнула новая волна желчи и гнева. Я ударил со злости по струнам: одна не выдержала и порвалась, больно резанув по пальцам. Подушечки обожгло, но я даже не заметил, чувствуя вовсе другую боль: она не сравнится с физической.

Син нахмурился, отрываясь от табулатур, и кинул недовольный взгляд.

— Тебе не надоело ломать вещи?

— Не надоело, — огрызнулся, откидывая бесполезный кусок дерева, и вышел в коридор, прихватив куртку и сигареты.

Возвращаться на студию уже не было желания и смысла в моем-то нервном состоянии, когда я мог наговорить всякого дерьма и снова пересраться. Поэтому поехал в отель, дабы избежать лишних вопросов.

Нью-Йорк погрузился в сумерки, переливался неоновыми афишами и сотнями огней. Днем — один, ночью — другой. Он менялся — жизнь била ключом. Не знаю, по какой причине, но мне не нравился этот город, он отталкивал. Слишком холодный и бездушный… Миллионы людей приезжали каждый год, восхищались им, хотели стать частью «большого яблока», а я здесь чувствовал себя паршиво. Паршиво и одиноко. Есть места, в которые нам хотелось бы вернуться, но я точно знал, что Нью-Йорк не из их числа. Не мой город… Не смог бы здесь жить.