Призрак Бомбея

Затем Маджи снова откинулась на кровать и захрапела. Ее сон нарушил лишь «хороший дядя» премьер-министр Неру, что склонился, будто собираясь куснуть ее за ухо, и вкрадчиво напевал: «О, моя дорогая матушка Индия».

Мизинчик стояла рядом, сердце колотилось в груди. На кровати лежала Маджи — она говорила во сне и шептала что-то бессвязное.

В небе сверкнула молния.

— Сказали, что она ведьма, — с жаром зашептала Маджи. Дышала она тяжело и быстро, будто в панике. — Она — ведьма! Ведьма! Ведьма!

Мизинчик выбежала за дверь, и тут же пророкотал гром.

Пока Мизинчик ждала в темноте, переводя дыхание, ее обнял душный воздух коридора. Пару минут спустя Джагиндер распахнул дверь спальни и прошмыгнул в прихожую. Его рубаха сверкнула в лунном свете. Вскоре послышался приглушенный щелчок зажигания, а затем — шум двигателя и скрип ворот. Джагиндер уезжал из бунгало чуть ли не каждую ночь. Мизинчик понятия не имела, куда он отправляется, но знала, что эти полуночные отлучки очень тревожат Маджи.

Мизинчик подкралась к дверям спальни и заглянула внутрь.

Тусклый свет слабо озарял комнату, что была обставлена шикарной белой мебелью с защитной металлической окантовкой. Мебель входила в приданое Савиты, которое доставили прямо перед свадьбой.

«Увезите это обратно», — сказала Маджи, в ужасе уставившись на блестящие серебристые стулья. Она содрогнулась от мысли, что белый — цвет траура — столь некстати проник в ее дом. Не говоря уж о том, что этот суперсовременный гарнитур плохо сочетался с величавыми цветами бунгало — ее бунгало. Джагиндер промолчал, но скрытая демонстрация силы будущей жены его заинтриговала: ведь она уже побывала в доме после помолвки и прекрасно знала его стиль и колорит.

На помощь пришла дочь Маджи, Ямуна, которая тогда еще была не замужем.

«Да нет, мамочка, — сказала она, — она же не белая, а голубоватая — как та керамическая ваза «сэйдзякудзи» из Японии. Почти молочная».

«Белый — он и есть белый», — проворчала Маджи, но под конец уступила, тем более что жуткий гарнитур все равно должен был стоять в спальне Джагиндера и Савиты.

Савита уселась перед изящным трюмо, зажгла свечу, и серебристую обшивку усеяли мириады светляков. Зеркало на стене завесили тончайшей тканью. В жилище Митталов зеркала были редкостью: Савита полагала, что в них прячутся злые духи, которые любят красивых детей и норовят сглазить ее мальчиков. Когда Савита не смотрелась в свое зеркало, она покрывала его тонкой хлопчатобумажной простынкой, а овальное зеркальце с блестящей латунной подставкой прятала у Маджи на комоде.

Савита провела рукой по хрустальным флакончикам с аттарами[48], коснувшись каждого, — будто совершала ритуал. Потом переставила набор цветных стеклянных баночек из Уттар-Прадеша, что отсвечивали в мерцании свечи, раскрыла обшитую серебром пудреницу и поднесла к носу пуховку.

На краткий миг Мизинчик с тоской вспомнила мать.

Савита взяла полированную серебряную шкатулочку с бинди[49] для лба и поставила перед собой. Погладила, придерживая крышку рукой, словно боялась, что нечаянно снимет ее с петель. Неторопливо открыла шкатулку и стала рыться внутри. Она достала квадратный клочок бумаги и уставилась на него. Нежно потрогала бумагу и расплакалась.

Мизинчика бросило в жар от стыда, она попятилась из комнаты и случайно задела гирлянду из крохотных птичек с серебристыми клювиками, висевшую в дверном проеме.

Савита подняла глаза: в зеркале отразилось ее жутковатое перекошенное лицо.

Мизинчик стремглав понеслась по коридору. Темнота кухни поглотила ее, и девушка вмиг распласталась на полу.

Несколько минут спустя она увидела странно освещенную полу халата, волочившуюся по земле. Изысканные ступни с бриллиантовыми кольцами на пальцах медленно прошагали по западному коридору, мимо спальни мальчиков, и остановились.

Мизинчик приподняла лицо.

Это была Савита.

В руке она высоко держала свечу и пристально смотрела на засов ванной.

Раздумывать было некогда. Мизинчик помчалась по коридору к спальне Савиты и одним махом раскрыла серебряную шкатулку с бинди на туалетном столике. Мизинчик знала, что Дхир однажды залез туда и в восторге рассортировал украшения по цвету, форме и назначению. «Для храма, — пересказывал он потом, — для обеда, для магазинов, для ссор с папой…» Савита неожиданно вернулась к себе после завтрака и отвесила ему такую оплеуху, что он отлетел через всю комнату. «Не смей больше никогда ее трогать», — прошипела Савита и лишь с трудом успокоилась. Дхир свернулся калачиком на полу и остаток дня провалялся в соплях и слезах, не реагируя даже на Мизинчика, предлагавшую батончик «перк».

В шкатулке для бинди лежал тот самый квадратный клочок бумаги, над которым Савита расплакалась. Это была черно-белая фотография. Вверху — размытая рука с тонкими браслетами на запястье. Рядом погремушка, а прямо под ней туго запеленатый младенец. На обратной стороне нацарапано одно слово: «Чакори» — и дата: 1947 год.

Младенец.