Призрак бродит по Техасу

- Кстати, - перебил Ламар. - Еще и это! Нынче в начале вечера ты плотски льнула к этому подлому актеришке, по его собственному признанию всего лишь грязному придворному скомороху длинноволосых психов Циркумлуны. Я собственными глазами видел. Я всегда знал, что театр и актеры тебя погубят, душка. Мой приговор остается прежним: пять месяцев под замком в спальне на красной фасоли, кукурузных лепешках и кока-коле.

- Но, папочка, это же был мой звездный час! Я же как провокатор побила всех профессиональных агентов, которых готовит Шпионация Ханта. Ты думаешь, мне это нравилось? Словно льнешь к гигантскому пауку! Но я собрала все свое мужество и…

Я уже готов был выразиться по этому поводу достаточно крепко, но именно в эту секунду Фаннинович решил нажать кнопку на опоре правого запястья. Лезвие, царапнув по алюминиевому полу, втянулось, немец стукнул кулаком о кулак и захихикал в экстазе, а я завалился вправо.

- И это еще не все, папочка, - тем временем говорила Рейчел.

- Мне надо кое-что добавить, но это очень личное. Может быть, вы, господа, на минутку отойдете? Из снисхождения к глупенькой девочке?

- Ну, конечно, мисс Ламар! Чего не сделаешь для высокородной!

- С такими словами Берлсон, Хант и Чейз удалились в дальний конец эстрады, причем последний увел упирающегося Фанниновича.

Рейчел ухватила отца за лацкан, притянула его лицо к своему и одновременно наклонилась так, что их головы оказались совсем рядом со мной.

Он проскрипел сердитым шепотом:

- Ну, что еще, душка? Не хочешь же ты признаться, что была близка с этим небесным недоноском?

- Заткнись, папочка, - прошептала она в ответ почти с прежней своей властностью. - Помнишь, Ики Эльмо сказал, что у этого Ла Круса большие капиталовложения в горной промышленности Северного Техаса, а он заявил, что ничего подобного? Ну, так, папочка, они у него есть, он сам мне признался, обалдев от моих чар. А я позволила себе не больше, чем позволила бы мамочка ради такого куша. Ведь это не капиталовложения, а подлинная карта и заявка, а речь идет о Пропавшем Уранинитовом Шурфе Чокнутого Русского!

- С чего ты это взяла? - резко спросил Ламар, но голоса не повысил. - В его багаже вспороли подкладки, все обработали реактивами для проявления симпатических чернил - но никаких документов не обнаружилось.

- Он носит их на себе, папочка. Значит, надо просто обыскать этот его жутко-мерзкий черный костюмчик, когда наших стервятников не будет рядом, и ты станешь единственным владельцем самой ценной собственности во всем Северном Техасе, а может, и во всем мире!

На глаза Ламара навернулись слезы. Он сказал трепетным шепотом:

- Душка, я истолковал твое поведение самым непростительным образом. Ты - истинная Ламар прекрасного пола. Может быть, самая истинная и самая прекрасная, каких видел свет. Конечно, я все же буду вынужден дать тебе сутки спального ареста, чтобы прочие чего-нибудь не унюхали. Зато потом… Да если пожелаешь, я выложу круглый миллиончик и выпишу из Флоридской Демократии Нембо-Нембо написать твой портрет в трех измерениях. Я поставлю для тебя "Техасиану" с шарабаном из чистого золота и инкрустированными брильянтами юбочками на всех хористках, и…

- Сеньор Ламар! - перебил я, не в силах ни секунды долее терпеть ее гнусного предательства и его глупости. - Ваша миленькая дочурка не упомянула еще кое-какие секреты. Ну, например, что она на самом деле думает о вашем паршивом вкусе во всем, относящемся к театру, о ваших маячках в пеньюарчиках и о ваших провинциальных, мещанских представлениях об отношении полов. Знаете, как она вас называет? "Самый бонтонный тюремщик во всем Техасе" и "учтивый старый Кромвель"! А в ящиках ее бельевого комода…

Вновь ко мне прикоснулась волшебная палочка феи-крестной - на этот раз ко лбу, подарив мне благословенное забвение.

Глава 8. НЕВИДИМАЯ ТЮРЬМА

Нет, не встречал я, кто вперял бы

Так пристально глаза

В клочок лазури, заменявший

В тюрьме нам небеса…

[24]

Оскар Уайльд. "Баллада Ридингской тюрьмы".

Когда откуда-то глубоко изнутри ко мне вернулось сознание, первое, что я почувствовал, была боль.

Боль терзала меня везде, а порождалась тем, что я был туго привязан не то тысячью бечевок, не то сотней тысяч волосков к плоской жесткой поверхности. Мои ступни словно жгло огнем. Кроме того я хотел пить. Влаги во рту хватало только на то, чтобы язык приклеивался к небу. Я испытывал слабость, указывающую на то, что необходимо поесть, хотя мысли о пище вызывали тошноту. И мне требовались мои пилюльки.

Голова была привязана так, что левое ухо соприкасалось с левым плечом, которое совсем онемело и вжималось в плоскую, покрытую трещинами поверхность. Как и ухо, слышавшее только громовый стук моего сердца.