Призрак Канта

Василий Васильевич забрал было остывший кофе, но домоправительница отняла и вылила, да ещё выговор сделала, что Вася тянет в рот всякую гадость. Пришлось делать свежий.

С чашкой в руке он вышел на террасу, на ноябрьское солнце, сегодня так похожее на летнее.

— Нинель Фёдоровна! — крикнул он в дверной проём. — Вы меня слышите?

— Слышу, Васенька!

— А Емельян Иванович откуда взялся?

— Как? — Она показалась по пороге, отдёрнула занавеску. — Гость, откуда ему взяться! Отдохнуть приехал!

— В первый раз?

— Раньше не был.

— А вы знаете, что его фамилия Кант?

Нинель Фёдоровна ещё раз поправила занавеску, огладила её, чтоб не топорщилась, и вышла к Меркурьеву на террасу.

— Так ведь… фамилии разные бывают, Васенька. Хорошо, у тебя фамилия простая, русская — Меркурьев! Артист такой был знаменитый, ах, как я его любила! Ты его полный тёзка — Василий Меркурьев. А у нас на производстве инженер был, фамилию имел Филозопов! Мало ли какие они у людей, фамилии. Тот Филозопов, этот Кант.

— Кант, — сказал Меркурьев, полный тёзка знаменитого артиста, — всё же не Филозопов. А вы на производстве работали?

— В Калининграде, — охотно объяснила Нинель. — В конструкторском бюро «Факел» всю жизнь отработала, а потом на пенсию меня вытурили, Витя вот… подобрал.

— Вы всегда здесь жили?

— В посёлке мы жили, — Нинель кивнула куда-то в сторону лип. — Родители там домик получили, когда в сорок шестом году в Калининградскую область по разнарядке приехали. Тогда немцев всех вон высылали, а нашим тут жильё и работу давали. Земли-то чужие, немецкие. Кёнигсберг весь в сорок пятом сгорел, живого места не было. Бомбили его сильно. А Витя, Виктор Захарович, в этом доме родился и вырос. Папаша его генералом был и после войны здесь, на взморье, военным комендантом остался.

Она с любовью оглядела дом, и липы, и брусчатку.

— Родителя Витины хорошие люди были, добрые, щедрые. Всех окрестных детишек принимали, подкармливали. Я, считай, в этом доме выросла. Когда Витя надумал его продавать, мне показалось, вот-вот жизни лишусь. — Она вздохнула и пригорюнилась. — Покупатели ему сразу сказали, что под снос. Не будет дома больше. Ну, а он уже решил и отступать ни за что не хочет, как я его ни уговаривала!..

— Почему он решил дом продать?

— Так ведь годы, Васенька! Гостиницу держать — дело трудное, хлопотное. Сертификаты разные, и на алкоголь, и на продукты, и санитарные, и пожарные! И каждый год всё по новой. А уж как начальство поменяется, так хоть криком кричи, сразу тыща нарушений, мильон претензий. Устал Виктор Захарович. И дочку хочет найти. Хоть, говорит, погляжу на неё напоследок, а может, и внуки есть! Мы же не знаем… Вот продаст дом и в Москву уедет…

— Отсюда? — усомнился Василий Васильевич и, прищурившись, посмотрел на сверкающее море. — В Москву? Разве можно?

— Да я отговаривала, — с сердцем сказала Нинель. — Не слушает он меня. Слава богу, бумаги пока не подписал, может, до весны и простоит дом, не погибнет.

— Да бумаги подписать дело пяти минут, — заметил Меркурьев.

— То-то и оно… Сварить кофейку ещё? Или сам?

— Сам, Нинель Фёдоровна.

Он ещё немного посидел в плетёном кресле, обдумывая услышанное.

Виктор Захарович продаёт дом и уезжает в Москву искать дочь. Емельян Иванович Кант здесь впервые, и его странное имя домоправительницу не удивляет. Она всей душой против продажи дома, но переубедить Захарыча не может.

Что из этого следует?

Ничего. Из этого ничего не следует.

Один из потенциальных покупателей погиб нелепой смертью — ночью упал с маяка и разбился насмерть. У гостьи пропал драгоценный перстень неслыханной цены. Другой гостье — ясновидящей вещунье — в кровать подложили разбитую фарфоровую статуэтку, как две капли воды похожую на покойного покупателя.

А из этого что следует?…

Василий Васильевич поёжился — всё же ветер был ноябрьский, ледяной и колкий. Куртчонка на рыбьем меху грела плоховато, но уж очень не хотелось уходить с террасы, где было так просторно, солнечно, и невдалеке шумело море.

А ночные странные голоса! И книга, которая словно дразнит его!

Дорого бы он дал, чтоб застать возле книги злоумышленника — того, кто вздумал над ним, Меркурьевым, шутки шутить. Поначалу он думал, что это Кристина веселится, а сейчас склонялся к мысли, что Антипия, то есть Мура.

Ох, если он её застанет возле книги, он ей устроит! Так, чтоб её до печёнок пробрало! Чтобы стыдно стало по-настоящему!.. Одной лекцией она не отделается! И вообще — она обещала ему осознать, всё обдумать и вернуться к честной жизни, но что-то не возвращается пока. Также Василий Васильевич не был уверен, что она осознаёт и обдумывает, хоть он и распорядился на этот счёт.

Тут Меркурьев с удовольствием засмеялся.

Нужно было не кривляться, а пойти с ней на маяк. По дороге сделать ей внушение, надавить на совесть, воззвать к порядочности.

Меркурьев встал, зашёл в гостиную и нажал на кнопку кофемашины. Ещё чашку — и хватит.

В солнечном коридоре мимо распахнутой двери мелькнула лёгкая тень. Меркурьев отклонился назад, чтобы не мешал угол буфета, и посмотрел, но ничего не увидел. Тень промелькнула и исчезла.