Призрак кургана

Умер Сталин. Пролежал с инсультом сутки на полу – охрана не решалась его беспокоить. После свары в верхах власть захватил Хрущев и первым делом избавился от самого опасного соперника – шефа госбезопасности Берии. Берию обвинили в шпионаже и расстреляли. Как мог Берия быть шпионом? Арон в это не верил. Иногда его мучила мысль – а все остальные? Может, и они шпионами не были? Какой, к примеру, из Трушкина шпион? А за Берией полетели, как кегли, все его подчиненные. Под метлу попал и Рыбаков – слава богу, не расстреляли и не предали суду тихо отправили на пенсию. Расстрелы как-то сразу вышли из моды. Группу еврейских врачей, обвиняемых в буржуазно-националистическом заговоре, почти сразу после смерти Сталина выпустили, и они вернулись на работу. Удивительно – врачи ни в каких преступлениях не признались. Евреи – стойкая нация. Но официального извинения не последовало. Арон давно заметил, что в России не любят извиняться.

И неутомимый генерал-майор оказался не у дел.

Приличная пенсия и полное забвение.

Для Рыбакова, всю жизнь проработавшего в органах, это был тяжелый удар.

Он, который лишь изредка позволял себе рюмку водки, запил. Не прошло и трех лет, как отказала печень.

Он был не один такой – очень многие, посвятившие жизнь любимому делу искоренению вредителей и шпионов, врагов народа, переживали нечто подобное. Им тяжко далось отлучение от привычного ощущения власти над заключенными.

Выстояли немногие – они стали писать разоблачительные мемуары и постепенно снова оказались на виду.

Перед концом Рыбаков бредил. Он смотрел на Арона желтыми глазами, в которых плавал смертельный ужас, и бормотал что-то невнятное:

– Я их сосчитал… не веришь? Всех до одного… И знаешь, сколько?

Арону вовсе не хотелось слушать бред умирающего, но тот продолжал:

– И знаешь, сколько… только один я?.. – Он мучительно закашлялся. – Только один я… две тысячи триста тридцать пять… и что мне Богу сказать? Назвать цифру и ждать, пока похвалит?.. Две тысячи триста тридцать пять…

– Невероятно, – сказал Влад и отвел глаза.

Впервые он задумался – а чем он, собственно, занимался всю жизнь? То же самое. Спусковой крючок, резиновая дубинка, оголенные провода…

Мужчины, женщины… правда, он никогда не брался допрашивать летей. Были в органах и садисты. Они избивали детей и даже насиловали, но Влад держался твердо. Не моложе пятнадцати лет. И его не заставляли – всегда находился кто-то, готовый его заменить.

Враги народа и предатели. Они другого не заслужили.

На следующий день Рыбаков умер. Заснул и не проснулся. Тихо и мирно, в отличие от тех двух тысяч триста тридцати пяти.

Октябрь. Спутник продолжает кружить вокруг Земли, и людям не надоедает слушать его попискивание. Бип-бип-бип-бип…

Арон бродит по Москве. В многолюдной Москве он не менее одинок, чем этот спутник в черном космосе.

Продолжается массовая реабилитация, и Арону иногда кажется, что он видит в толпе знакомые лица. Это его пугает.

И даже не кажется. Накануне его узнала пожилая женщина около Курского вокзала. Она остановилась как вкопанная, и в глазах ее мелькнул страх. Он ее не помнил. Что он с ней делал? Избивал дубинкой? Пытал оголенными проводами? Не давал спать четверо суток? А может, и не ей. Может, ее мужу или сыну.

Арон не помнил.

Что бы ни делал Влад, он все делал из лучших побуждений, дм пользы родной страны.

Великая цель, великое заманчивое будущее. Об этом они мечтали, разоблачая и уничтожая врагов народа.

И вот это, все, что он видит перед собой, будущее?

Уверенности у него не было.

Что делать? Бежать? Пойти в шведское посольство? Он даже не знает, где оно находится. Податься в ОВИР? Оформить туристическую визу? Вряд ли… людей его профессии за границу не выпускают. Государственные тайны остаются государственными тайнами, а оттого что к власти пришел Хрущев, враги не перестали быть врагами.

Шашлычная «Эльбрус» на Тверском бульваре, рядом с Пушкинской площадью, совсем недалеко от его дома. Надо помянуть Рыбакова – он был настоящим солдатом. Две тысячи триста тридцать пять…

Влад, конечно, пробовал водку за эти годы, но очень редко и неохотно. Но сегодня особый день.

– Триста граммов холодной водки и люля-кебаб.

Официант смотрит на него с иронией, но не возражает.

– Водка остывать будет. Теплая пока…

Акцент… Влад вздрогнул – акцент напомнил ему товарища Берию. И еще одного, с похожей фамилией, – коменданта сибирского лагеря, майора Беридзе.

Первый раз в жизни он напился допьяна. Арон не переносит спиртного, но Влад заказал еще сто граммов.

Аппетитные пряные колбаски давно съедены, он пьет без закуски. Рядом с ним садится посетитель с добрыми карими глазами. Андрей? Андрей Трушкин?! А вон тот, за соседним столиком, вылитый Свен, только очень постарел.

Он пьет рюмку за рюмкой. Шашлычная начинает кружиться… наверное, так же чувствует себя спутник в космосе.

От этой мысли ему становится смешно. Вот так. Вот так это и происходит – быть на свободе и чувствовать себя осужденным…