Призрак кургана

Керосин разлился по полу, и доски начали гореть. Краем глаза он заметил, как горячим воздухом лист бумаги с ее признанием подняло в воздух, и теперь он кружил над горящим полом.

Ударил мощный порыв ветра. Мельница качнулась еще сильней и с душераздирающим скрипом накренилась, как тонущий корабль.

Упала и вторая лампа. Керосин вспыхнул с нереально тихим хлопком.

Арон закрыл глаза и отпустил Веронику.

Мир закачался и погас.

Вот теперь конец, успел подумать он.

Герлоф

– Ловите! – крикнул Герлоф.

Люк открылся.

Ему было не успеть. И Ион, не ожидавший такого успеха, так и остался стоять с камнем в руках.

Юнас, вытянув руки, бросился вперед, и ему удалось если не поймать кузена, то, по крайней мере, смягчить падение. Падать было невысоко, чуть больше полутора метров, но Каспер связан, и кто знает, чем могло бы кончиться. Юнас схватил его под мышки и потащил прочь от мельницы. Вместе со стулом.

Сверху доносился тяжелый топот, потом женский вопль.

– Они там дерутся! – крикнул Ион.

Шаткое строение сотрясали порывы ветра. Оно все сильнее раскачивалось из стороны в сторону, как старый, отживший свой век дуб.

Остаток жизни старой мельницы исчислялся секундами.

Цоколь заскрипел и с душераздирающим хрустом треснул.

– Ион, уходи! – крикнул Герлоф.

Он понял, что сейчас произойдет.

Ион так и стоял под мельницей с камнем в руках. Услышав крик Герлофа, он очнулся и двинулся в сторону.

Герлоф тоже попятился – мельница могла рухнуть и на него. Но ноги почти не двигались, будто он шел по холодцу.

– Ион! – опять крикнул он.

Мельница начала падать. Крик, звон бьющихся стекол, в бойницу надстройки вырвались языки пламени.

Лампы, вспомнил Герлоф слова Юнаса. Керосин.

Послышался омерзительный предсмертный скрип выдираемых ржавых гвоздей, и мельница упала, кроша остатки когда-то красивых, ажурных крыльев.

И Герлоф упал.

На ветру огонь вспыхнул с новой силой, послышалось зловещее потрескивание, как при настоящем большом пожаре.

Из-под обломков выползла женская фигура. Вероника ползла с трудом, наверное, сломала что-нибудь. Так и не встала на ноги. Медленно, с трудом ползла по траве, даже не оглянувшись на своего сына.

Герлофу вдруг стало холодно.

Йон…

А где Арон Фред?

Возвращенец

Мельница окончила свое стопятидесятилетнее существование. Арона придавило сразу двумя балками. Одна лежала на груди, другая – на ногах. Он не мог пошевелиться. Боль в животе внезапно прошла, но ему было так холодно, как никогда в жизни. Лаже в сибирском лагере.

Он знал, что это конец.

Что за странное проклятие судьбы? Сколько людей в мире гибнут под свалившимися стенами? Тысячная, даже скорее миллионная доля процента. А он повторил судьбу отца… того тоже придавила рухнувшая постройка…

И есть еще одно проклятие… когда это было? Арон мог не задавать себе этот вопрос: он даже сейчас прекрасно помнил когда – тридцать шестой год, в его дежурство. Он, как всегда, обходил территорию лагеря и вдруг заметил у ограды копошащуюся фигуру.

Попытка к бегству.

Он без размышлений снял с плеча мосинскую винтовку, прицелился и нажал курок.

Человек у ограды дернулся вперед и, будто испугавшись колючей проволоки, оттолкнулся от нее, потом нелепо повернулся и упал ничком.

Влад, не торопясь, подошел посмотреть номер – все подобные происшествия должны быть зарегистрированы в лагерном журнале.

Перевернул тело и обомлел.

Это был Свен.

Исхудавшее, поросшее редкой щетиной лицо было совершенно спокойным.

– Правильно сделал, сынок, – прошептал он с усилием. – Не переживай… мне все равно не жить…

Арон в отчаянии закрыл глаза. Он уже тогда знал, что эти слова будут преследовать его всю оставшуюся жизнь.

– Тебя же расстреляли!

– Как видишь, нет, – прошелестел Свен, из последних сил полез в карман телогрейки и достал оттуда круглую деревянную коробку. – Возьми. – Он смотрел куда-то мимо Арона уже закатывающимися, потусторонними глазами. – Возьми… все-таки память.

И умер.

Влад зарегистрировал «попытку к бегству» в журнале и получил от начальника благодарность перед строем – за бдительность и образцовую службу.

Табакерка, доказывающая его родство с Эдвардом Клоссом. Будь оно проклято, это родство… И эта проклятая табакерка…

Он свободной рукой достал из кармана потрескавшуюся, бурую от старости коробку и швырнул ее в уже подкрадывающийся к нему огонь.

Последнее, что он увидел, – лицо матери, Астрид. У нее почему-то были ярко-топазовые, как у Полины, глаза. Она скорбно смотрела на него и что-то шептала, но что именно, он так и не узнал. Лед семидесятилетней памяти истаял и покинул его сознание – необратимо, навсегда.

Конец лета

Я пел и смеялся, всегда и везде,

И солнце играло со мною в воде,
Но утром проснулся – на улице снег,
И я ужаснулся – как короток век!

Лан Андерссон

Герлоф

Упавшая мельница напоминала Герлофу полыхающие останки разбитого корабля.