— Я устал, — признался он, — я сегодня целый день говорил серьезно.
— Я тоже устала. Но у нас ведь с тобой один внук. Один-единственный. И я не хочу уступать его какой-то зеленой ведьме.
— Ты просто ревнуешь, солнышко. Это глупо. Эдгар так любит женщин, что у него их будет полно. Ты замучаешься ревновать его к каждой.
— Ты, как все мужчины, совершенно лишен интуиции, — вздохнула Зела, — а я чувствую здесь какой-то подвох и опасность. Чувствую, ты понимаешь? И, может быть, еще не поздно что-то предпринять?
Ричард все-таки развязал ей халат. Всякий раз ее тело ослепляло, как будто впервые, и желание возникало даже тогда, когда его просто не могло быть.
— Не волнуйся, завтра я поговорю с Кантиной, — сказал он мягко, — я и сам собирался нанести ей визит. А сегодня, сделай одолжение, сокровище мое, не вспоминай о ней больше.
Он выбрал вечернее время, после всех служб и сует. Кантина отдыхала в своих покоях, просторных и роскошных, в малиново-красных тонах, с куполообразно выгнутым потолком, с подпирающими его розовыми колоннами, и даже бассейном посредине. Чем-то эта обстановка напоминала аппирские опочивальни, те тоже любили нежиться в воде.
На колоннах загадочно подрагивало пламя факелов, хотя по периметру купола висели вполне современные светильники. В этом тусклом и неровном свете Старшая жрица сидела за столиком с бутылочками, флаконами, вазами, шкатулками. Платье на ней было черное с позолотой, бронзовые волосы распущены.
Медленно и почти не удивленно она повернула голову к возникшему посреди ее покоев Ричарду. С охраной он решил не связываться и просто телепортировал к ней. Жрица неуловимо улыбнулась и встала, она была дьявольски хороша и умела это подчеркнуть, ее присутствие волновало, хотелось смотреть на нее и смотреть и мысленно снимать с нее платье.
— Наконец-то ты пришел, Ривааль, — сказала она мягким, вкрадчивым голосом, таким же неуловимо дрожащим, как свет ее факелов, — я давно тебя жду.
Ричард был несколько озадачен такой встречей.
— Как видишь, я здесь, — сказал он неопределенно, уступая инициативу ей: было интересно, что у нее на уме… впрочем, он уже догадывался.
— Ты правильно понял, — улыбнулась она и встала, — мне не нужен твой внук. Что мне этот мальчик? Мне нужен ты.
Черные глаза торжествующе блеснули.
— Нет, не я, — покачал он головой, все стало прозрачно ясно, — тебе нужен муж белой богини.
— Пусть так, — усмехнулась жрица, — все равно ты пришел ко мне, ты хочешь меня, ты смотришь так, словно уже раздел меня. Смотри. Смотри на меня вот так, желай меня, фантазируй… Мне это нравится.
Ему тогда все это показалось нелепым и забавным, а самоуверенную девчонку, помешанную на эротике, захотелось просто отшлепать. Впрочем, откуда ей было знать, как любит он свою жену, как дорожит ею, и какой ценой она ему досталась.
— Что ж, — сказал он, — посмотрю.
Осанка у нее была королевская; плечи гладкие, как полированный малахит; пышная и, очевидно, мягкая грудь; узкая, подчеркнутая золотым поясом талия; широкие, чисто-женские бедра; ног под платьем видно не было, но можно было не сомневаться, что и с ними все в порядке. Пожалуй, все это выглядело довольно соблазнительно, тем более, если учесть, что мужчины вообще редко бывают однолюбами.
— Хороша? — улыбнулась она.
— Хороша, — не стал возражать он.
— Ты где-нибудь видел лучше?
— Не всё можно сравнивать.
— Ты уходишь от ответа, Ривааль.
— Это ты хочешь невозможного, Кантинавээла. Нет и не может быть самой красивой женщины. Каждая из вас хороша по-своему и на разный вкус.
— Неправда. Уродин полно. Остальные — серые мышки. А у меня только одна соперница — твоя жена. Но трон ее уже качается, не так ли?
— Ты сама придумала это соперничество. Зачем тебе это?
Кантина посмотрела серьезно, даже зло.
— Это нужно не только мне. Это нужно всем нашим женщинам.
— О чем ты?
— А ты не понимаешь?
— Нет. Объясни.
Жрица прошлась от колонны к колонне, как бы давая понять, что объяснение будет долгим, ее черное платье вкрадчиво шелестело по полу, пламя факелов мерцало на его позолоте. В ней было что-то и от кошки, и от змеи, и от ящерицы.
— Три тысячи лет назад эта женщина явилась с неба на Вилиалу. Ее сразу приняли за богиню. Она и есть богиня, раз живет так долго. Моду обычно задают королевы. Женщины подражают им, носят такие же платья и прически, как бы нелепы они ни были, красят волосы, делают татуировки… А богиня — это больше, чем королева. И у нее была белая кожа.
Кантина остановилась и выразительно посмотрела на Ричарда.
— Стоит ли говорить, сколько женщин искалечило себя, пытаясь осветлить свое тело? Это ведь не волосы, которые легко обесцветить! И не платье, которое можно сменить… Это была самая жестокая мода на свете, потому что она противоречила нашей природе. И она жива до сих пор, это чудовищная мода! До сих пор светлые лисвийки считаются красивее темных. Это несправедливо. Это глупо, это, наконец, возмутительно. Я хочу вернуть нашим женщинам настоящий идеал красоты.
Она застыла в величественной позе, давая понять, что этот идеал — она. И она, пожалуй, была совсем недалека от истины.