Призрак Небесного Иерусалима

– Ты права: тут дело не в детском искажении пространства. Этот подвал действительно намного больше. Ну-ка, помоги мне. – И они в четыре руки начали снимать банки с полок. Когда стеллаж полностью освободился от тары, Андрей тихо подтолкнул его в одну, потом в другую сторону. И тот вдруг со скрипом поддался и медленно отъехал: в проеме открылась еще одна часть подвала. Из густой темноты лампочка выгадывала только несколько сантиметров каменного пола.

И тот был совсем не пыльным.

Маша

Андрей сказал: «Посиди здесь». И Маша послушно подчинилась. Она ничего не хотела видеть. Так тянущаяся к знаниям, как говорил отец, «аки подсолнух к солнцу», она поняла, что достигла некой черты, предела. И эта черта проходила как раз на границе неверного света и глухой черноты подвала. Андрей достал фонарик и пошел вперед, а она села на перевернутое старое ведро и стала его ждать, задумчиво рассматривая серые от пыли пальцы.

Она не желала смотреть в ту сторону, но взгляд, как загипнотизированный, возвращался к черному проему: некоторое время свет фонарика бегал по наскоро выбеленной стене, а потом Андрей нашел выключатель, и ту часть подпола залил совсем другой, яркий свет. Теперь казалось, она тут, в сумеречной зоне, полной неназванных теней и сомнений. А там из темноты волшебным образом возник сияющий мир, где правит беспощадная правда. Маша смотрела, как Андрей обходит подвал. На стене висели: огромная старинная карта Москвы, рядом – карта Иерусалима, рядом – современная карта, с аккуратно пришпиленными красными флажками. Маша сглотнула – у нее у самой была такая, с пометками на тех же самых местах. Глазок камеры – интересно, откуда он мог наблюдать за своими жертвами? Огромный профессиональный холодильник, где, очевидно, и пролежал с полгода Ельник, какие-то плотницкие инструменты – Маша вдруг вспомнила, как мать всегда ставила Ник Ника в пример отцу, как очень «рукастого»: «А ты, Федор, и гвоздя на кухне забить не можешь!» В глубине стояла простая, крепкая скамья – Маше даже не нужно было подходить, чтобы увидеть покрывающие ее бурые пятна.

– Смотри-ка. – Андрей приблизился к полкам, вытащил тонкую книжицу – «Мытарства блаженной Феодоры». Открыл холодильник: – Отключен, но по размеру отлично подходит, – и вынул оттуда какой-то аквариум.

– Что это? – спросила дрожащим голосом Маша, так и не встав со своего ведра.

– Нечто вроде инкубатора, – Андрей озадаченно вертел стеклянный куб в руках, – для разведения…

– Муравьев… – шепотом закончила за него Маша и предложила: – Пошли отсюда!

Андрей повертел и положил на место плетку с железными окончаниями.

– Пошли, – согласился он. – Мы уже достаточно насмотрелись.

Он уже поднял руку, чтобы выключить свет, когда Маша крикнула:

– Подожди!

Встала, зашла внутрь. Стараясь не смотреть по сторонам, быстро прошла к противоположной стене и одним рывком сняла карту с флажками: карта свернулась у нее в руках.

– Теперь пошли, – сказала она и стала подниматься по ступенькам наверх. Но не выдержала, оглянулась назад: вместо тайного убежища вновь зияла черная дыра. «Так вот где ты был, – сказала она себе, – Небесный Иерусалим… Тут, в этом темном подвале, для Ник Ника – ее Ник Ника! – горел горний свет и пели ангелы. О господи!» – И она бегом преодолела последние ступеньки, выбежала из дома, вцепилась в перила крыльца, и ее сотряс рвотный спазм. И потом долго сидела на ступеньках и жадно вдыхала горьковатый морозистый воздух, а Андрей обнимал ее за плечи, пытаясь унять бившую ее крупную дрожь.

Когда они сели в машину, Машу уже почти не трясло, она только молча смотрела на карту, свернутую рулоном на коленях. Андрей позвонил следственной группе, вызвал на дачу криминалистов, объяснил, как доехать, дверь и проход в погреб они оставили открытыми. Он попросил Камышова зайти и узнать, на месте ли Катышев? В прокуратуре его не было, мобильник тоже не отвечал. Маша набрала домашний номер. Трубку взяла Ирина, сказала:

– Коли нет дома. – И, помолчав, спросила: – А как мама?

И Маше пришлось еще пару минут рассказывать о своем и мамином самочувствии: она не могла ни положить трубку, ни задать этой женщине какой-нибудь вопрос, относящийся к расследованию. Она покорно выслушивала обеспокоенные рекомендации жены Ник Ника («Тебе надо больше отдыхать, Машенька! Спать хотя бы по восемь часов, пить мяту и ромашку»), и ей казалось, что она да и весь мир сошли с ума. Она даже заставила себя взглянуть в зеркало дальнего вида на исчезающий в ранних сумерках дачный дом, за которым черной стеной вставал лес, чтобы вспомнить, что ни мир, ни она – не безумны. Безумен совсем другой человек, хотя сам он, конечно, так не считает. Под конец беседы Маша спросила походя:

– Ирина Георгиевна, а вы на дачу-то часто ездите?

На секунду ей показалось, что связь прервалась, а потом Ирина Георгиевна грустно сказала: