Призрак оперы N-ска

— Да вы меня за кого принимаете?! Понятно, что раз через вашу голову обращаются — значит, трюк! Дешевка… — ответил Тайманский, напустив на себя небрежный вид, а сам про себя подумал: «Ух, черт!!! На пушку берет, или правда — надуют? А откуда тогда узнал?» — и, не придя к определенному умозаключению, творец Тайманский рванул из своей фляжки крупный глоток.

* * *

…А талант Абдуллы Урюковича вновь поманил ветер дальних странствий — и N-ская опера отбыла на гастроли в Шотландию. Опять начались мелкие проблемы: так, сопрано Лошакова, милостиво объявленная Абдуллой Урюковичем «звездой» чуть ли не на весь мир, вероломно подвела великого мастера. Если по порядку, то дело было так: прибыв для участия в музыкальном фестивале всего на пять дней, N-ская опера, по светлому замыслу Абдуллы Урюковича (да хранит Аллах здоровье и разум его!), должна была с бойкостью сельской кинопередвижки давать спектакли все пять дней, утром и вечером — только тогда сумма выручки достигала приемлемого размера, уже позволявшего Бесноватому выплатить главным солистам по сто двадцать шесть долларов за спектакль.

Но вероломная Лошакова, перед отъездом спев три «Аиды» (в театре шла запись для телевидения Уругвая и Сингапура), по приезде в Шотландию отработала утреннюю «Иоланту» в концертном исполнении, а вечером, на «Демоне», нагло потеряла голос и даже не потрудилась допеть спектакль до конца! Я, друзья, не могу даже сказать, что Абдулла Урюкович был возмущен; выдающийся музыкант современности был просто ранен в самое сердце! «Прав был старина Бустос, тысячу раз прав — от женщин можно ждать только всяких гадостей!» — размышлял Бесноватый, угрюмо расхаживая по гостиничному номеру. Музыкант, впрочем, и сам смолоду инстинктивно чувствовал это, всю свою сознательную жизнь стараясь держаться от всех женщин — за исключением сестер, матери и тетки Суламифь — как можно дальше.

Таким образом, N-скую оперу можно смело уподобить ломберному столу: беда Лошаковой обернулась счастьем для баса-коммуниста Оттепелева-младшего, которому выпала высокая честь спеть четыре «Бориса», заменивших «Демона», снятого с программы в связи с болезнью певицы. «Скорбит душа…» — весело напевал в гостиничном номере Оттепелев себе под нос, склоняясь поздним вечером над учебником немецкого языка.

Помимо трех палок твердокопченой колбасы «Свежесть», двадцати восьми банок «Завтрак туриста. Говядина», шестнадцати банок «Фарш сосисочный „Коррида“», тридцати пяти баночек шпрот, четырех буханок хлеба, четырех бутылок водки «Московская», пяти батонов, пачки чаю «Краснодарский черный ассорти сорт второй», кипятильника, скромного комплектика походной посуды и концертного костюма фабрики «Рот Фронт» (что в совокупности позволяло выдающемуся солисту обогащать западного зрителя радостью общения с собственным творчеством, не тратясь при этом на еду и сберегая валютную копейку), багаж баса-коммуниста был также отягощен учебником немецкого языка для пятого класса вечерней школы, русско-немецким словарем и разговорником.

«Ну а это-то дерьмо тебе зачем? — удивился тенор Наядов, сосед Оттепелева по номеру, показав на учебники. — Мы же в Англии!» На что Оттепелев, тяжело вздохнув, снисходительно пояснил: что-де не в Англии мы, а в Шотландии, а это совсем другое дело, потому что подавляющее большинство шотландцев — уж тут-то Наядов может ему поверить! — знает немецкий язык, любит его и с охотой подолгу на нем разговаривает. На все сказанное Наядов лишь хмыкнул, но спорить не стал — а Оттепелев вновь склонился над учебником. И в самом деле: что с тенором-то, с дураком, разговаривать?

Бас-коммунист Оттепелев-младший действительно был умен: об этом свидетельствовал хотя бы диплом о высшем образовании. Но кроме того, певец имел огромную в себе уверенность, оценивая себя необыкновенно высоко — что, согласитесь, для человека артистической профессии особенно важно. Однако частенько случалось так, что через эти качества свои терпел Оттепелев различные невзгоды.

На следующий день, одев свою любимую кожаную куртку полярника и водрузив на лысеющую голову огромную, размером с тележное колесо, шляпу (Оттепелев нравился себе в шляпе, находя ее необычайно гармонирующей с мужественным обликом своим), он отправился на прогулку по незнакомому городу.