Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

Через минуту мы пересекли двор и спустились в восьмиугольный зал башни. Она была пуста! Лампа по-прежнему горела на столе, но Старого Боба нигде не было.

— Так-так, — удивленно протянул Рультабиль.

Он поднял лампу и внимательно осмотрелся. Полки и витрины у стен были в полном порядке. Все на своих местах, аккуратно расставлено. Осмотрев все скелеты и кости, мы вернулись к столу. Здесь возлежал «старейший череп», и челюсть его все еще была красной от краски с акварели господина Дарзака. Он оставил ее просушиться на той части стола, которая находилась против окна и освещалась лучами солнца. Я испробовал прочность решеток на окнах, но они были в полном порядке.

— Что вы делаете? — спросил Рультабиль. — До того как предполагать, что он выбрался через окно, надо бы узнать, не вышел ли он через дверь.

Он поставил лампу на пол и принялся рассматривать следы ног.

— Постучите-ка в дверь Четырехугольной башни и спросите Бернье, не вернулся ли Старый Боб. Затем спросите Маттони у арки и дядюшку Жака у железных ворот. Идите же, Сэнклер, идите!

Через пять минут я вернулся. Как мы и предполагали, Старого Боба никто не видел, он нигде не проходил.

Рультабиль продолжал исследовать пол.

— Старик оставил лампу зажженной, чтобы все думали, будто он все еще работает, — сказал мой друг и озабоченно прибавил, — на полу никаких следов борьбы. Я обнаружил только отпечатки ног Артура Ранса и Робера Дарзака, заходивших сюда вчера вечером во время грозы. Они принесли на подошвах немного мокрой земли со двора, но следов Старого Боба нигде не видно. Значит, он пришел еще до дождя. Во всяком случае, если он вышел отсюда во время грозы, то потом уже больше не возвращался.

Рультабиль поднялся. Он снова взял в руки лампу и осветил череп, челюсть которого, как нам показалось, улыбалась весьма зловеще. Вокруг находились только скелеты, но они внушали меньшее беспокойство, чем отсутствие Старого Боба. С минуту постояв перед окровавленным черепом, Рультабиль поднял его и устремил взгляд в пустоту темных глазниц. Затем он вытянул руки и принялся рассматривать череп с захватывающим вниманием. Наконец Рультабиль попросил меня поднять череп вверх, как некий драгоценный груз, а сам осветил его лампой снизу.

В этот момент одна мысль пронеслась в моей голове. Я оставил череп на столе и устремился во двор к колодцу. Его по-прежнему закрывала крышка. Если бы кто-нибудь ускользнул через колодец, упал туда или бросился в него, то крышка осталась бы открытой. В еще большей тревоге я возвратился к моему другу.

— Рультабиль, — сказал я, — Старый Боб мог уйти из замка только в мешке!

Я повторил эту фразу, но репортер не слушал меня, и я с удивлением наблюдал за тем, что он делает. Каким образом в этот трагический момент, когда мы только и ждали возвращения господина Дарзака, чтобы «замкнуть круг», в котором умерло Лишнее тело, в тот момент, когда в башне по соседству Дама в черном, как леди Макбет, смывала с рук кровь — след невероятного преступления, — каким образом, повторяю я, Рультабиль мог забавляться, усевшись рисовать при помощи линейки, треугольника, рейсфедера и циркуля? Да, он удобно устроился в кресле ученого, придвинул к себе чертежную доску Робера Дарзака и, в свою очередь, с ужасающим спокойствием чертил план замка, как прилежный помощник архитектора. Он вонзил в лист бумаги острие циркуля и очертил круг, обозначающий башню Карла Смелого, подобно тому, как это выглядело на рисунке Робера Дарзака. Затем он нанес на чертеж еще несколько штрихов, окунул кисточку в чашку с красной краской, которую раньше использовал господин Дарзак, и принялся тщательно раскрашивать круг. Он делал это весьма аккуратно, стремясь, чтобы краска легла на рисунок ровным слоем. Рультабиль наклонял голову вправо и влево, чтобы лучше судить о результате, и даже высунул язык от усердия, что делало его весьма похожим на школьника. Закончив, неподвижный и молчаливый, он устремил глаза на рисунок, разглядывая подсыхающую краску. Неожиданно рот его искривился, и я услышал испуганный возглас. Он выглядел как помешанный и обернулся ко мне так стремительно, что опрокинул огромное кресло:

— Посмотрите на этот красный рисунок, Сэнклер! Смотрите сюда!

Я склонился над столом, затаив дыхание, испуганный возбуждением Рультабиля, но увидел всего лишь аккуратную акварель.

— Красная краска! Красная краска! — продолжал он стонать с широко раскрытыми глазами, как будто наблюдал какое-то ужасное зрелище.

— Да что случилось с этим рисунком? — не выдержал я наконец.

— Как что случилось? Вы разве не видите, что он высох! Вы разве не видите, что это кровь!

Нет, я этого не видел. Я был убежден, что это не кровь, а самая обыкновенная красная краска. Не следовало, конечно, в этот момент противоречить Рультабилю, но его мысль о крови меня заинтересовала.

— Но чья кровь? — спросил я. — Быть может, кровь Ларсана?