Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

Без сомнения, и все же, приказывая сердцу замолчать и выслушать доводы разума, я чувствую, что моя гипотеза просто безумна.

Безумна? Но почему? Вот тень с длинными ногами передвигается подобно Ларсану. Да, но у нее же плечи Дарзака.

Безумна, думаю я, потому что если это Ларсан, то ему необходимо постоянно держаться в тени, в отдалении, как в драме Гландье. Но здесь? Мы же касаемся этого человека! Мы же живем с ним рядом!

Во-первых, он редко находится среди нас. Почти всегда он запирается в своей комнате или склоняется над бесполезным рисунком, изображающим башню Карла Смелого. Рисовать — вот уж действительно прекрасный предлог, чтобы не видели вашего лица или чтобы отвечать на вопросы, не поднимая головы.

Но ведь он не только рисует. Однако, появляясь на людях, этот человек постоянно, кроме сегодняшнего вечера, надевает очки с темными стеклами. Несчастный случай в лаборатории пришелся весьма кстати. Я часто думал о том, какую неоценимую услугу эта маленькая взорвавшаяся лампа оказала бы Ларсану, вздумай он занять место Дарзака. Он мог бы совершенно естественно избегать яркого света из-за слабого зрения. Раньше мадемуазель Станжерсон и Рультабиль всегда старались находить темные уголки, где бы глаза Робера Дарзака не страдали от освещения. А с тех пор, как мы прибыли сюда, он все время в тени. Итак, мы видели его не часто и всегда в тени. Маленький зал военных советов очень темный. В «Волчице» сумрачно. Из двух комнат Четырехугольной башки он выбрал именно ту, которая всегда погружена в полутьму.

И все-таки Рультабиля не так-то просто обмануть. Пусть даже всего в течение трех дней. Однако, как говорит сам Жозеф, Ларсан родился раньше Рультабиля, поскольку он является его отцом.

Я вспомнил первый жест Дарзака, когда, встретив нас в Канне, он вошел в наше купе. Он опустил занавеску! Всегда в тени.

Силуэт у западной стены повернулся в мою сторону. Я вижу лицо этого человека без очков и абсолютно недвижимым, как будто он приготовился фотографироваться. Да, это Робер Дарзак. Это несомненно Робер Дарзак!

Он снова уходит. Чего-то явно не хватает в походке Дарзака, чтобы признать ее походкой Ларсана. Но чего?

Рультабиль увидел бы все, потому что он размышляет больше, чем смотрит. Правда, в этот раз ему и вовсе некогда было смотреть.

Не забудем, что Дарзак провел три месяца на юге. Три месяца, в течение которых мы его не видели. Он уехал больным, а вернулся здоровым. Нечего удивляться, что его лицо несколько изменилось.

И свадьба произошла практически тотчас же. С тех пор минула всего неделя! А Ларсан безусловно может выдержать этот срок.

Человек впереди (Дарзак? Ларсан?) направился в мою сторону. Видит ли он меня? Я съеживаюсь в своем укрытии.

Три месяца отсутствия, в течении которых Ларсан мог изучить все жесты и движения Дарзака. Затем Дарзака уничтожают, занимают его место и увозят его жену. Дело сделано!

Голос? Но что может быть легче, чем подражать наречию южанина? Чуть больше или чуть меньше акцента — вот и все. Мне казалось, что сегодняшний Дарзак говорит с большим акцентом, чем Дарзак до свадьбы.

Вот он почти рядом со мной и проходит мимо, не замечая меня.

Это Ларсан! Я уверен, что это Ларсан!

Но вот он останавливается на мгновение, смотрит в растерянности и смущении на все эти уснувшие предметы вокруг себя, среди которых он так одинок, и стонет, как несчастный, несчастный человек, каким он и является на самом деле.

Это Дарзак!

Затем он уходит, а я остаюсь на месте, потрясенный тем, что осмелился предположить…

Сколько времени я оставался в подобной прострации? Час? Или два? Поднявшись, я почувствовал сильную усталость. В результате моих ошеломляющих гипотез я дошел до того, что спрашивал себя, не мог ли случайно (хорошенькое «случайно»!), не мог ли Ларсан, находившийся в мешке из-под картофеля, заменить Дарзака, который вез его в английском шарабане, запряженном Тоби, к пропасти Кастильона?

Честное слово! Я вообразил себе, что тело, бьющееся в предсмертной агонии, внезапно приходит в себя и просит господина Дарзака занять его место. Все это было весьма недалеко от моих остальных абсурдных предположений. Но тут я вспомнил о своей краткой беседе с Дарзаком при выходе из Четырехугольной башни, где выяснялись обстоятельства появления Лишнего тела. В тот момент я задал ему несколько вопросов о князе Галиче, чей нелепый образ не переставая меня преследовал. Он немедленно ответил на них, сославшись при этом на разговор, состоявшийся между нами накануне. Так как этого разговора никто слышать не мог, то, без сомнения, Дарзак, так занимавший меня сегодня, был тем же Дарзаком, который разговаривал со мной вчера. Как ни бессмысленно выглядела мысль об этой подмене, меня все-таки можно было простить. Причиной этой мысли отчасти был сам Рультабиль, постоянно твердивший мне о своем отце, как о гении перевоплощений. И я вернулся к единственной возможной гипотезе — возможной для Ларсана, занявшего место Дарзака, — к подмене в момент свадьбы, когда жених мадемуазель Станжерсон возвратился в Париж после трехмесячного пребывания на юге.