Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

Графу де Шаньи (Филиппу Жоржу Мари) было в ту пору сорок один год. Это был большой вельможа и красивый мужчина. Роста выше среднего, с приятным лицом, несмотря на тяжелый лоб и холодноватые глаза, он отличался самыми утонченными манерами в отношениях с женщинами и был несколько высокомерен с мужчинами, которые ревниво относились к его успехам в свете. У него было доброе открытое сердце и чистая совесть. После смерти старого графа Филибера он сделался главой одного из самых известных и древних родов Франции, корни которого уходят во времена Людовика Сварливого[6]. Семья владела значительными богатствами, и, когда умер старый граф-вдовец, Филиппу ничего не оставалось, кроме как взять бразды правления в свои руки. Две его сестры и брат Рауль и слышать не желали о разделе, и все состояние перешло к Филиппу, как будто для младших древнее право старшего оставалось в силе. Когда сестры вышли замуж — обе в один день, — они приняли свою долю из рук брата не как нечто, принадлежащее им от рождения, но как приданое, за которое следовало благодарить.

Графиня де Шаньи — урожденная де ла Мартиньер — умерла, разродившись Раулем, через двадцать лет после появления на свет старшего сына. К моменту смерти старого графа Раулю было двенадцать лет, и воспитанием подростка занимался Филипп. В этом ему охотно помогали сначала сестры, затем старая тетка, вдова моряка, которая жила в Бресте и заронила в душу юного Рауля любовь к морю. Юноша с отличием закончил морскую школу и совершил свое первое кругосветное путешествие. Благодаря мощному покровительству, его включили в состав официальной экспедиции на корабле «Акула», которая должна была отправиться в полярные льды на поиски пропавших три года назад исследователей. Пока же он наслаждался долгим шестимесячным отпуском, и обитатели дворянского предместья, видя этого красивого, хрупкого на вид юношу, уже жалели его и сокрушались над ожидавшей его суровой судьбой.

Этот молодой моряк отличался необыкновенной робостью, даже наивностью. Казалось, он только накануне вышел из-под опеки своих воспитательниц. Действительно, взлелеянный теткой и сестрами, благодаря такому чисто женскому воспитанию, он сохранил детски чистосердечную манеру поведения и какое-то особое очарование. В ту пору ему было немногим больше двадцати одного года, но выглядел он на восемнадцать. У него были светлые усики, красивые голубые глаза и девичий цвет кожи.

Филипп баловал Рауля. Первое время он очень им гордился и радостно предвкушал карьеру, ожидавшую младшего брата в военно-морском флоте, где один из их предков, знаменитый Шаньи де Ля Рош, дослужился до адмирала. Филипп воспользовался отпуском юноши, чтобы показать ему Париж, которого тот почти не знал, Париж, предлагавший самые изысканные радости и удовольствия.

Граф полагал, что в возрасте Рауля не следует быть слишком благоразумным, хотя сам имел очень уравновешенный характер, как в трудах, так и в удовольствиях, и был неспособен подать брату дурной пример. Он повсюду водил его с собой и даже ввел в обитель Терпсихоры. Поговаривали, будто граф был в очень близких отношениях с Сорелли. Но можно ли упрекнуть блестящего светского человека, холостяка, который мог позволить себе любые развлечения, особенно после того как его сестры устроили свою судьбу, за то, что он несколько часов в день проводил в компании танцовщицы, которая хоть не блистала умом, но обладала самыми красивыми в мире глазами? Кроме того, есть места, в которых истинный парижанин, в положении графа де Шаньи, просто обязан показываться, в то время одним из таких мест были артистические комнаты балерин Оперы.

Наконец, Филипп, может быть, и не привел бы брата за кулисы Национальной академии музыки, если бы тот не упросил его с той мягкой настойчивостью, о которой граф еще вспомнит впоследствии.

Итак, в тот вечер, выразив свое восхищение искусству Даэ аплодисментами, Филипп повернулся к Раулю и нашел его таким бледным, что это его даже испугало.

— Разве вы не видите, — сказал Рауль, не сводя глаз со сцены, — что этой женщине плохо?

— Я вижу, что это ты сейчас потеряешь сознание, — с тревогой заметил граф, наклоняясь к Раулю. — Что с тобой?

Но Рауль уже вскочил на ноги и дрожащим голосом произнес:

— Пойдем.

— Куда ты, Рауль? — Пойдем же посмотрим! Она никогда так не пела!

Граф пристально посмотрел на брата, и легкая улыбка тронула его губы.

— Ого! — сказал он. И тут же добавил: — Пойдем посмотрим.

Они быстро прошли к входу на сцену, где толпились жаждущие проникнуть за кулисы, и в ожидании Рауль принялся нервно теребить перчатки. Добрый Филипп и не подумал посмеяться над нетерпением брата — теперь он понял, почему Рауль был рассеян, когда он заговорил с ним, и почему в последнее время так упорно сводил все разговоры к Опере.