Призрак Оперы

Рауль, по-прежнему стоявший в амфитеатре, вскрикнул. В своей ложе медленно поднялся на ноги граф Филипп. Взгляды зрителей перебегали со сцены на Рауля, потом на графа, и некоторые спрашивали себя, не связано ли это невероятное происшествие с заметкой в утренней газете. Но вот Рауль стремительно вышел из зала, граф покинул свою ложу, и пока опускали занавес, зрители устремились за кулисы, возбужденно переговариваясь на ходу. Каждый пытался по-своему объяснить происшедшее. Одни считали, что Кристина свалилась в люк, другие утверждали, что ее подняли лебедкой наверх и что это скорее всего сценический эффект, выдуманный новой дирекцией, третьи думали, что это — шутка, тем более что в момент исчезновения отключили свет в зале.

Наконец занавес медленно поднялся, и Каролюс Фонта, подойдя к самому краю оркестровой ямы, произнес печальным и суровым голосом:

— Дамы и господа, произошло неслыханное событие, которое повергло нас в глубокое беспокойство. Наша коллега, Кристина Даэ, исчезла на наших глазах самым непостижимым образом.

XV. Необычное приключение с английской булавкой

На сцене творилось невообразимое. Артисты, машинисты, танцовщицы, статисты, хористы, обладатели абонементов — все суетились, кричали, толкались. «Это волшебство!», «Она сбежала!», «Ее увез виконт де Шаньи!», «Нет, это сделал граф!», «Да нет же, это Карлотта, это ее рук дело!», «Нет, это призрак!»

Некоторые хитро посмеивались, особенно после того, как внимательный осмотр люков и полов исключил всякую возможность несчастного случая.

В галдящей толпе появились трое; они тихо переговаривались и в отчаянии пожимали плечами. Это были хормейстер Габриель, администратор Мерсье и секретарь Реми. Они свернули в узкий тамбур, который соединяет сцену с большим танцевальным залом, и, укрывшись позади огромных декораций, начали совещаться.

— Я стучал, но они не отвечают! Может быть, в кабинете их нет. Однако проверить невозможно, потому что ключи у них.

Так говорил секретарь Реми, и, вне всякого сомнения, его слова относились к обоим директорам, которые в последнем антракте приказали не беспокоить их ни под каким видом. «Их нет ни для кого».

— И все же! — воскликнул Габриель. — Не каждый день прямо со сцены воруют певиц…

— Вы сказали им об этом? — спросил Мерсье.

— Я попробую еще раз, — махнул рукой Реми и убежал.

Тем временем к ним подошел режиссер.

— Я вас ищу, господин Мерсье. Что вы оба здесь делаете? Вас спрашивают, господин администратор!

— Я ничего не хочу предпринимать до прихода комиссара, — заявил Мерсье. — За Мифруа уже послали. Когда он будет здесь, тогда и посмотрим.

— А я говорю вам, что надо немедленно спуститься вниз, к органу.

— Не раньше, чем придет комиссар…

— Я уже спускался к органу, но там никого нет.

— Но я-то что могу поделать?

— Разумеется, — и режиссер нервно потер руки. — Разумеется! Но если бы там был кто-нибудь из осветителей, он объяснил бы нам, отчего вдруг на сцене погас свет. А Моклера нигде нет. Вы понимаете?

Моклером звали бригадира осветителей, который по своему усмотрению творил на сцене день или ночь.

— Моклера нигде нет, — повторил потрясенный Мерсье. — А его помощники?

— Нет ни Моклера, ни помощников. Никого, кто занимается освещением! Вы же не думаете, — заорал вдруг режиссер, — что девушка исчезла сама по себе? Это же явно было подготовлено заранее! А где наши директора? Я запретил спускаться в осветительную и даже выставил пожарника возле органа. Я сделал что-то не так?

— Так, так! Все правильно… А теперь давайте ждать комиссара.

Режиссер сердито пожал плечами и ушел, проклиная вполголоса этих «мокрых куриц», которые, поджав хвост, забились в угол в тот момент, когда в театре «черт знает что творится».

Однако Габриеля и Мерсье нельзя было обвинить в том, что они забились в угол. Они получили указание, которое парализовало все их действия: они не имели права беспокоить директоров ни под каким предлогом. Реми пытался нарушить это указание, но безуспешно.

В этот момент он как раз вернулся. На лице его была написана полнейшая растерянность.

— Вы говорили с ними? — поспешно спросил Мерсье.

— Когда в конце концов Моншармен открыл мне дверь, — отвечал Реми, — глаза его вылезали из орбит. Я подумал, что он кинется на меня с кулаками. Я не мог вставить ни слова, и знаете, что он сказал? Он спросил, есть ли у меня английская булавка. Я покачал головой, тогда он послал меня ко всем чертям. Я пытался объяснить, что в театре происходит нечто неслыханное, а он снова: «Английскую булавку! Дайте скорее английскую булавку!» Он орал как сумасшедший. Потом прибежал курьер и принес эту чертову булавку. Отдал ему, и Моншармен тут же захлопнул дверь перед нашим носом. Вот и все.

— А вы не сказали ему, что Кристина Даэ…