Призрак Проститутки

Так или иначе, оно погибло — одно из лучших писем Киттредж перестало существовать, хотя, сохрани я его, моя литературная задача была бы сейчас куда проще. Много лет спустя — в 1978 году — я все же раздобыл (через помощника одного сенатора) копию расшифровки, которая вдохновила Киттредж на то злосчастное письмо, и этого, надеюсь, достаточно. Я постараюсь обойтись без лишних эмоций, тем более что с тех пор прошло уже целых шестнадцать лет. В январе 1962-го родители Модены попали в аварию. Ее отец резко крутанул на большой скорости руль, машину занесло, перевернуло, и они оказались в кювете. Мать отделалась ушибами, а отца нашли без сознания, в коме, и вопрос был лишь в том, сколько он в этом состоянии протянет — несколько дней или лет.

Модена поразительно остро переживала случившееся. Судя по признанию, которое она сделала Вилли, она всю жизнь ненавидела отца. Напившись в очередной раз, он всячески измывался над матерью. Тем не менее она чувствовала, что в чем-то с ним схожа. После трагедии, к концу недельного пребывания дома, она рыдала в объятиях матери, понимая, что ей уже никогда не суждено сблизиться с ним, а она всегда считала, что рано или поздно это произойдет.

Вернувшись на работу, она, однако, вскоре пришла в себя и теперь уже сама удивлялась, как мало тревожит ее состояние отца. Потом, спустя неделю, во время трехдневного посещения Чикаго, она внезапно почувствовала, что находится на грани нервного срыва. Она не могла заснуть — ей казалось, что отец только что скончался; его тень мерещилась ей в темноте. Утром она позвонила домой, в Гранд-Рапидс, — он был жив, по-прежнему в беспамятстве, но жив. (Между прочим, Киттредж в своей монографии «Полуфазы скорби у раздвоенной личности» впоследствии утверждала, что скорбь, как и любовь, у Альфы и Омеги крайне редко выражаются в одинаковой степени. Далее говорилось, что в наиболее запутанных случаях, когда в психике происходят позиционные войны за право на скорбь, появление призраков встречается достаточно часто.)

На следующую ночь привидение явилось опять, и это окончательно добило Модену. Джанкана, которому никогда не дозволялось оставаться у нее до утра, поднялся в номер, чтобы идти вместе завтракать. Сразу почуяв, насколько она не в себе, он пообещал, что сделает несколько звонков, а потом посвятит ей весь день.

На этот раз, однако, он изменил привычке и не стал таскать ее с собой по барам и клубам на деловые встречи, а прихватил корзину — несколько бутылок вина, кварту виски и лед — и спокойно предложил устроить «бдение», что поможет ей похоронить призрак ее полуживого отца. При этом Джанкана заверил Модену, что и в этом деле знает толк.

Усевшись за баранку своего старого седана, он доверительно сообщил Модене, что ее отец и он — родственные души, ибо он, Сэм, мог бы стать мотогонщиком; в подтверждение своих слов он резко дал газу, и они на бешеной скорости понеслись по обшарпанным рабочим предместьям западного Чикаго, на полном ходу делая крутые виражи и показывая ей, как надо тормозить в последний момент.

— Уметь надо. Я мог бы стать каскадером, — хвастался Джанкана. — Твой отец тоже.

Он остановил машину на Саут-Эшленд-авеню у приземистой темной церквушки с неожиданно пышным названием — храм Святого Иуды Фаддея.

— Это место, — сообщил Джанкана, — названо не по имени Иуды-христопродавца, а в честь святого Иуды-апостола. Это святой на особый случай — для тех, кто безнадежен, обречен.

— Я не обречена пока, — возразила Модена.

— Скажем так: он всем помогает, у кого что-то не так. Моя дочка Франсина была почти что слепа, так я ее сюда привез. Сам-то я в церковь не ходок. Но тут уж отмолил полные девятины — девять раз приезжал, и Франсина, можно сказать, прозрела — контактные линзы, и порядок. Так что, видно, недаром говорят, что святой Иуда как раз по этой части — заступник за тех, кто потерял всякую надежду.

— Я еще не совсем отчаялась.

— Ты, конечно, нет. Речь идет о твоем отце — он и есть тот самый особый случай.

— Ты уверен, что я смогу повторить твой подвиг?

— А тебе и незачем. Я уже отслужил девятины. Теперь я — посредник.

Она опустилась на колени в одном из приделов и помолилась, страдая от присутствия других прихожан.

«Там были сплошь калеки, — рассказывала потом Модена Вилли, — были среди них просто безумные. В молельне царила какая-то потусторонняя атмосфера. Мне вдруг померещилось, что отец где-то рядом, совсем близко, и он вне себя от ярости. „Ты молишься за то, чтобы я умер“, — будто бы прошипел он мне в ухо, но все это происходило где-то далеко от меня, словно я находилась в пещере и уже немного в ней освоилась. Такая уж там, в этой церкви, обстановка. Как в пещере. У меня было такое впечатление, что я попала в одну из древних христианских пещер. Возможно, так казалось из-за почти голых стен. Церковь-то бедная».