Призрак Проститутки

Перед нами стоял мужчина среднего роста. Приземистый, но стройный, с рыжевато-каштановыми волосами и правильными, к сожалению, слегка перекошенными чертами лица, небольшой рот был как прорезь. На мужчине были коричневый пиджак, белая рубашка, узкий коричневый галстук, брюки цвета светлого хаки и очки с затемненными коричневыми стеклами. Пояс его украшали три горизонтальные полоски — коричневая, рыжая и снова коричневая. Туфли на нем были коричневые, отделанные кремовой кожей, и остроносые, как его нос. На левой руке у него красовалось массивное кольцо, которым он, желая что-либо подчеркнуть, постукивал по кафедре. В петлице его поблескивала золотом булавка с кленовым листом. Я все еще находился под влиянием выступления мистера Даллеса и потому подмечал каждую деталь.

Рей-Джим ненавидел коммунистов! Он стоял на возвышении, сверля нас взглядом. Глаза у него были темно-карие, глубокого свинцово-коричневого цвета, почти черные, этакие дыры, смотревшие на тебя. А он оглядывал нас, одного за другим.

— Сейчас наблюдается тенденция, — произнес Бэрнс, — не так сурово относиться к коммунистам. Вы услышите, что Хрущев совсем не такой плохой, как Сталин. Да, правда, Хрущева называли палачом Украины в начале его карьеры, но он все равно не такой плохой, как Сталин. Кто может быть более жестоким, чем Иосиф Джугашвили, он же Иосиф Сталин, мастер чисток? В СССР существует тайная полиция, несопоставимая с нами, никакого сравнения. Это все равно как если бы слили воедино ФБР, наше управление, федеральные тюрьмы и тюрьмы штатов, превратив это в один гигантский суперэквивалент ЦРУ, только не управляемый законом, ничем не сдерживаемый, безжалостный! Их полиция — а там, говорят, есть даже люди, занимающиеся разведкой, — занята преследованием своих несчастных сограждан, которых миллионами ссылают в Сибирь, где они умирают от подневольного труда и голода. В чем их преступление? В том, что они верят в Бога. В Советском Союзе вы можете разрезать на кусочки свою бабушку, и все равно совершенное вами преступление несопоставимо с верой во Всевышнего. Ибо советская «полиция мысли» знает, что сила Господа противостоит всем этим мечтам красных о завоевании мира. И красные посвящают все силы своего злого гения борьбе с верой. Вы и представить себе не можете, что нам противостоит, поэтому не пытайтесь мерить коммунистов мерками своего опыта. Коммунисты готовы подорвать любую идею или организацию, рожденную свободным волеизъявлением. Коммунисты стремятся влезть в каждую щелочку личных отношений, проникнуть в каждую пору демократической жизни. Говорю вам: будьте готовы к тому, что вам придется вести тайную войну часто с невидимым противником. Относитесь к ним как к раковой опухоли, поразившей мир. Еще прежде, чем вы закончите курс ориентации, вы уже вступите на дорогу разоблачения их попыток заморочить общественное мнение. Вы сможете противостоять их подрывной деятельности и промыванию мозгов и контратаковать. По окончании подготовки вы станете другими людьми, — он окинул взглядом зал, — и да будет дозволена мне одна шутка — другими женщинами.

Мы рассмеялись — а он, оказывается, умеет сбросить напряжение! — встали и зааплодировали. Он был одним из нас. Не таким, как мистер Даллес, немного над схваткой, а одним из нас. Если Рей-Джим настолько предан идее, мы тоже ясно увидим цель.

Я, конечно, пишу не о себе. Мне мистер Даллес был гораздо понятнее. Рей-Джим вышел из той срединной Америки, которая протянулась от западного берега реки Гудзон до штата Аризона, огромный кусок земли, который в сравнении с тщательно возделанным садиком моего образования представлял собой для меня бездорожную пустыню. Неприятно признаваться себе, что ты не знаешь собственную страну.

После овации, которую мы стоя устроили мистеру Бэрнсу, нас привели к присяге. Мы стояли под огромной печатью ЦРУ (висевшей в центре арки над сценой), подняв руку, — теперь мы официально и законно считались сотрудниками ЦРУ и поклялись не говорить без разрешения ни о чем, что мы узнали сейчас или узнаем впредь.

Мы дали торжественную клятву. Мне рассказывали про масонов: они могли годами активно ни в чем не участвовать и тем не менее не поведать ни одной детали своих обрядов даже сыновьям. Что-то похожее на такую преданность вошло и в нас. Страх возмездия в этот момент был подслащен для меня сознанием оказанной чести. Я словно смешал свою кровь с кровью другого воина. В этот момент приобщения святые (и сладостные) чувства владели мной. Если бы не боязнь гиперболизации, я сказал бы, что душа моя стояла в тот миг по стойке «смирно».