Призрак Проститутки

Потом у него произошел инфаркт. Он выздоровел. И продолжал пить. Однажды утром за закрытой дверью его кабинета раздался выстрел. Никто не сдвинулся с места. Никто не смел туда заглянуть. Кому хотелось видеть, во что, возможно, превратились стены кабинета Уильяма Харви? Одна храбрая секретарша наконец настолько расхрабрилась, что открыла дверь. Харви сидел за своим столом и чистил пистолет. Выстрел произошел случайно. Харви подмигнул.

По-моему, Киттредж, дело идет к концу. На днях Кэл передал мне слова Хелмса: «Я б хотел взять толстую башку Харви и прошибить ею стену».

Похоже, этой работой придется заняться мне. Шансы выйти из этой истории живым — один к сотне в мою пользу, но, Господи, этот один шанс оставляет мне жизнь побитого пса, верно?

С любовью к тебе и Кристоферу

Гарри.

4

Прошло полгода, прежде чем меня востребовали, но вызов пришел.

Харви знал, зачем я приехал в Рим. Он прислал за мной в аэропорт лимузин и человека, чтобы помочь пройти таможню. Когда вечером я вошел к нему в кабинет, он был при параде, как и я. Мы оба в темно-серых фланелевых однобортных костюмах, в белых рубашках и репсовых бабочках. У меня была голубая с красным, у него — черная с зеленым. Мы встретились у него в кабинете в восемь вечера, намереваясь отправиться ужинать в девять. На подносе стояла кварта бурбона, ведерко со льдом и два стакана. Мы пили в течение следующих семи часов и так и не поехали ужинать. Опустошили вторую бутылку. Столько я, пожалуй, никогда еще не пил, и я полетел в США в таком похмелье, что потом несколько месяцев не прикасался к спиртному.

Однако в тот момент бурбон лился в мое горло как вода или, точнее, — как бензин. Адреналин у меня был на должном уровне. Мгновенно сжигая проглоченное спиртное, я, очевидно, взвинтил свою нервную систему до уровня Билла Харви. Я, безусловно, понял, как он мог вливать в себя такое количество алкоголя: за всю жизнь у Билла Харви не было ни часа, когда ему, по его мнению, ничто не угрожало.

Наш разговор начался довольно спокойно.

— Я знаю, зачем ты здесь, — как обычно, тихо произнес он, — тут все ясно. Тебя послали вместо другого человека, чтобы ты выполнил его работу.

— Я здесь вопреки моему желанию, — сказал я, — но я понимаю, почему послали именно меня. Потому что я по крайней мере знаю, чего вы достигли и каких принципов держитесь.

— Ты всегда умел перемалывать дерьмо. — Он хмыкнул, что было для него необычно. — Тогда, в Берлине, ты меня здорово обкрутил, СМ/ЛУК-ПОРЕЙ.

— Я все время трясся от страха.

— Еще бы. Все, кто работает на Хью Монтегю, трясутся.

— Дассэр.

— А сейчас ты приехал вышибать меня.

— Это не то слово.

— Пусть так, но я уходить не собираюсь.

— По-моему, решение принято. — Я всячески старался делать побольше интервалы между репликами.

— На случай, если тебе неизвестно, — сказал он, — ты всего лишь мальчишка, который выдает полотенца в борделе.

— Меня всегда интересовало, кто же я.

— Х-ха. Кэл Хаббард сидит сейчас в Вашингтоне, стараясь не наделать в штаны. Он велел тебе позвонить ему, как только ты со мной покончишь, так? В любой час ночи?

— Конечно. Он беспокоится за вас.

— Никогда не смешивай конское дерьмо с коровьим. У Кэла Хаббарда оно зеленое. Он боится, что я возьму свое оружие и выстрелом в глаз проделаю дыру насквозь. И на него повесят самоубийство.

— Для вас хотят найти подходящее место. Место достаточно высокое. Мой отец — больше, чем кто-либо, — считает, что Маккоун был несправедлив к вам.

Харви расплылся в улыбке.

— Могу я увидеть письмо, которое он написал Джону Маккоуну?

Так продолжалось около часа. Я пережил оскорбления, его иронию, его безразличие к ужину. Где-то во втором часу ночи Харви начал говорить более долгими периодами.