Призрак в магазине канцтоваров

– Твой брат Сокки нарисовал для тебя этот рисунок. – Священник протянул свиток.

Хён развернул его и увидел, что работа не закончена. Белый конь рассекал дикое поле в лучах заката, а рядом, на скале, расположился юноша и писал увиденное. Кажется, стало понятнее, что хотел сказать брат.

Он пытался изобразить их мечты: Хён хотел свободно путешествовать по миру, а Сокки – рисовать. Обещанная картина, которую брат не успел завершить.

– Перед смертью он кое-что сказал: «Мне жаль, что я не сдержал обещание, данное брату Хёну. А еще я хочу немного пожить в реальном мире, а не в своих мечтах на бумаге», – передал священник.

Сокки был католиком. Встреча со святым отцом, проповедовавшим о людском равенстве вопреки титулам и чинам, перевернула его мир – в жизни засиял луч надежды. Слуги, над которыми издевались богачи, женщины, обязанные беспрекословно подчиняться мужу, выходцы из низшего сословия, к которым относились хуже, чем к животным, – все они собирались в доме Юн Сониля и слушали проповеди святого отца. Среди них был и Сокки. Бумаги, спрятанные в тубусе, перевозил тоже он.

Хён знал о религии брата, поэтому втайне помогал и сам сблизился с Юн Сонилем. Чтобы отвести подозрения от Сокки, ему и Сонилю нужно было периодически встречаться. Вдобавок он первым узнавал о всех планах и предложил идею с тубусом. Бумаги также доставляли по очереди: иногда Хён, иногда Сокки.

– Я собираюсь сдаться, – произнес священник. – Слишком много братьев и сестер погибло, защищая меня. Не могу больше этого видеть. Спасибо тебе за все.

Он отдал стоявшему рядом мужчине письмо, которое надо было доставить в Пекин. Внутри была рекомендация принять владельца письма в семинарию. Мужчину звали Хон Киён, он служил в тайной полиции.

Примерно год назад, когда во двор дома одной старой женщины вошел мужчина в форме, священник подумал, что все кончено. Но тот не собирался устраивать обыск или арестовывать хозяев. Хон Киён вдохновился рассказами одного заключенного о католицизме и тоже стал верующим. От природы он обладал уникальным сыскным талантом, поэтому без труда вышел на Юн Сониля. Приняв веру, полицейский втайне помогал святому отцу, братьям и сестрам, присматривал за ними. Несколько раз прикрывал и Сокки, хотя молодой человек даже не подозревал об этом. Хон Киён спас жизнь многим.

Хён скрутил рисунок, вытащил свою печать и положил в тубус. Здоровой рукой он вырыл яму, закопал тубус, как две капли воды похожий на тот, что смастерил брат, и заложил сверху камнями. Теперь Сокки не расстанется с тубусом и в загробном мире.

Священник и Хон Киён молча наблюдали. Закончив, Хён попросил Киёна пройтись с ним. Тот кивнул. Поклонившись святому отцу, мужчина пошел прочь стремительной, как у дикого животного, но в то же время расслабленной походкой. Хён последовал за ним, не зная, будет ли суждено ему когда-нибудь вернуться.

* * *

Хён, вернее, Сокки закончил свой печальный рассказ.

– Значит, ты не Хён, а… Сокки? Тот, которого похоронили вместе с тубусом? – ошеломленно спросила Танби.

– Да, тайный художник Со Сокки – это я, – задумчиво ответил молодой человек, словно взвешивая свою жизнь на весах.

– Но как такое может быть?

– Танби, спасибо тебе, – внезапно произнес он.

– За что?

– За все.

Танби улыбнулась и больше ничего не спрашивала.

Расставание – не конец жизни

Сокки все вспомнил, но не спешил заканчивать картину. Он знал, что желал изобразить, о чем мечтал, но кисти пылились в углу. Дело в том, что ему хотелось оттянуть момент расставания.

Наступило первое воскресенье августа – прошло ровно сто дней с его пробуждения. Танби предлагала отдохнуть, но молодой человек с самого утра без перерыва работал в магазине.

В тот день они закончили раньше обычного, и Танби пригласила Сокки в гости. Впервые за все время. Он удивленно рассматривал интерьер, как вдруг заметил на столе фотографию маленькой Танби с мамой.

Сокки достал из тубуса кисти, чернильницу, чернильный камень, именную печать, бумагу, разложил их на полу, глубоко вздохнул и начал творить.

Сперва он нарисовал белого коня и Хёна, рассекавших просторы дикого поля. Затем раскрасил небо в багряный закат, добавил несколько штрихов и завершил начатое. На картине они с Хёном находились порознь, но была одна общая черта – оба не сводили глаз с заката.

Сокки потянулся к штемпельной подушечке. Ее не открывали сто пятьдесят семь лет, поэтому крышка поддалась с трудом. Молодой человек окрасил красными чернилами печать, глубоко вздохнул и поставил отпечаток на листе. Картина была закончена.

Сокки выглядел умиротворенным. Пора уходить.

– Может, сначала поешь? – предложила Танби, не в силах скрывать грусть.

Она вытащила из шкафа упаковку с лапшой и поставила на плиту кастрюлю воды. Пока та закипала, Танби помыла огурцы с зеленым луком и мелко порезала их, затем достала из морозилки кусочки говядины и принялась жарить. Дом наполнился звуком скворчащего мяса и невероятным ароматом.