Дэвис ехал на аккуратной гнедой лошадке в белых чулках и с маленькими копытцами. Седло под ним было старое, темной кожи, от времени ставшей вишневой и лоснящейся. Он надел для тепла толстую клетчатую куртку. Однако, винтовки при нем не было. Выражение лица говорило, что он остался при своем мнении. Все же что-то в нем успело измениться.
Я спросил его:
— Все еще думаете нас образумить? — А он улыбнулся и покачал головой:
— Куда уж там…
Мы с Дэвисом замыкали кавалькаду, растянувшуюся длинной лентой по одному и по двое. Прямо перед нами ехал Спаркс, напевавший себе что-то под нос про Иордан. Обрывки печального песнопения время от времени долетали до нас. Вид у него был страннейший — длинный и сгорбленный, он сидел без седла на высоченной старой кобыле с торчащими, как у коровы, мослами. Штанины у него задрались кверху, и из них высовывались коричневые ноги, похожие на потемневшие кости, которые всунули в большие плоские ботинки, на каждом ухабе хлопавшие его по голым пяткам.
Впереди него ехали рядом Тетли-младший и мексиканец. Тетли — молча, не глядя по сторонам; Амиго, довольный собой, — одной рукой, в которой была уздечка, он жестикулировал, другой скручивал сигарету, катая ее о кожаные штаны. Закурив, стал пояснять свою речь рукой, в которой держал сигарету. Запах тяжелого — покрепче сигарного — мексиканского табака доносило до нас еще не остывшим. Его лошадка, тоже рыже-пегая, как у Джила, только поменьше и поладней, успела дважды перебрать ногами, пока голенастый холеный вороной под Тетли, пританцовывая, делал один шаг.
Всего нас по счету было двадцать восемь, включая небольшой, чуть оторвавшийся от остальных, авангард, который состоял из Тетли, Мэйпса, Фернли, Уайндера, Бартлета, Мамаши и следовавших сразу за ними Гэйба и Смита.
Дощатая хибара Пита Снайдера, об одно окно и одну дверь, одиноко торчавшая на возвышении среди камней, была последним жильем на запад от города. Из ее жестяной трубы с конусообразным колпачком поднимался дым, но лошадь Пита, оседланная, паслась с западной стороны хибары, а сам Пит сидел на ступеньках, свесив между коленей могучие голые руки и попыхивая коротенькой трубкой, угнездившейся в густой седой бороде. Увидев нас, Пит поднял руку так, будто хотел нам показать, что его дело сторона и он считает все это дурацкой затеей. Когда-то у Пита была жена, но это еще до того, как он поселился здесь, и так долго он жил бобылем, что и голова у него стала работать не как у нас всех. Странно, до чего же четко мне врезалось в память, как Пит сидел на ступеньках, пропуская нас мимо, думая свою думу. Я вдруг впервые отчетливо понял, на какое дело мы идем, дыхание на миг перехватило, кровь застучала в висках…
Миновав хуторок Пита, мы пустились крупной рысью. Застоявшиеся лошади уговаривать себя не заставили, норовили перейти на галоп, толкаясь и наезжая друг на друга, и всадникам приходилось их сдерживать, чтобы не дать закидать себя грязью и раскисшим торфом, летевшим из-под копыт. Пепел, находясь среди всех этих чужих лошадей, вел себя беспокойно. К тому же он порядком устал после отгона и двухдневной скачки, да все больше по горам. Он часто оступался, но тут же, храпя и с трудом перебирая одеревеневшими ногами, выравнивал шаг, не желая отставать от других. Другим тоже было не многим легче, так что в конце концов мы осадили лошадей, снова перешли на трусцу и больше уж с нее не сбивались; кони мерно шлепали по болотистой земле, комочки грязи летели из-под копыт к обочине дороги и скатывались к воде. Дрозды, обычно гомонящие в это время дня, беззвучно носились туда и сюда среди камышей или устремлялись дальше в луга; коровы не щипали траву — разбившись на кучки, они беспокойно бродили с места на место, и примятой ими траве ветер не давал распрямиться, она стлалась по самой земле. Я поискал глазами лугового жаворонка. Обычно к закату можно видеть, как они резвятся, взмывая в небо, и, порезвившись миг в вышине, падают вдруг вниз, как подстреленные, уже на земле разражаясь трелью, чистой и нежной. Но было слишком ветрено. Возможно, они прятались в траве по всему широкому лугу перепуганные и взъерошенные. Они ведь тоже чувствуют приближение бури. Туманные громады гор, заштрихованные сверху донизу редко поставленными соснами, пятнистые от залежавшегося снега, казались на фоне непрестанно меняющегося неба выше, чем на самом деле.
— Мы до перевала не успеем добраться, как стемнеет, — сказал я Дэвису.
Он взглянул вверх, на горы, на тучи, и кивнул.
— Да, снег собирается, — сказал он. Больше мы не разговаривали: этого было достаточно, чтоб показать, что я зла на него не держу. Видно, его, как и меня, давила мысль, что все мы смертны. Здесь, в этой неоглядной долине, в виду громоздящихся гор, перед надвигающейся бурей, никто из нас не был вполне свободен от этой мысли. Даже Амиго приумолк и бросил попытки закурить на сильном ветру.