Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

Я отстал от него, и он, по-видимому, подумал, что я обиделся.

— Хорошо, если бы все это было уже позади, — сказал он.

— Каждый веселится по-своему.

— Человек в свои руки взял господне отмщение. А человек, мистер Крофт, и ошибиться может. — Он сказал это шутливо, но вовсе не ради шутки.

О Боге я думаю, наверное, не больше и не меньше, чем любой мирянин. Мне приходится много времени проводить в одиночестве. Но я видел — и сам творил — дела, после которых мне стало казаться, что если Бог и печется о людях, то лишь обо всех скопом, и слово свое не сразу скажет.

— Думаешь, Богу есть дело до того, что происходит тут у нас сегодня? — спросил я излишне резко.

Спаркс однако, отозвался вполне миролюбиво:

— Без его воли волос с головы не упадет.

— Раз так, то промаха он в нашем деле не допустит.

— Бог в нас, мистер Крофт, — не сдавался он. — Он свою волю через нас творит.

— Выходит, значит, мы орудия божественного гнева? — высказал я предположение.

— Этого мне совесть не подсказывает, мистер Крофт, — сказал он, чуть помолчав. — А вам?

— Я вообще не уверен, что у меня и совесть-то осталась.

Он попробовал зайти с другого конца:

— Мистер Крофт, если бы вам своими руками пришлось затянуть веревку на шее одного из этих людей, смогли бы вы потом об этом сразу забыть?

— Пожалуй, что нет, — признался я.

— И не мучило бы вас это еще долгое время спустя?

— Если на угонщике, то нет, — соврал я.

Когда Спаркс ничего на это не ответил, у меня возникло чувство, что я опять обманул ожидания хорошего человека, как уже было с Дэвисом.

— Я пока ничего не слышал, — сказал я. — А ты слыхал там что-нибудь?

— Нет, — ответил Спаркс таким тоном, будто его это не касалось. — Мистер Мэйпс слышал и мистер Уайндер…

— По-моему, угонщики никогда не стали бы возвращаться по собственным следам, раз тут только одна дорога.

— Не стали бы, сэр.

В слове «сэр», при всей его учтивости, мне послышалось осуждение.

— Ты больно уж близко это к сердцу принимаешь.

— Мистер Крофт, есть вещи, которые человек, один раз увидев, никогда не забудет…

Ведь не попросишь же человека о таких вещах рассказывать, и я промолчал. Возможно, оттого, что нас окружала темнота, Спаркс решил рассказать и без моей просьбы.

— Я, мистер Крофт, видал, как линчевали моего родного брата, — сказал он сдавленным голосом. — Я совсем еще мальчишкой тогда был, а до сих пор ночью просыпаюсь, когда во сне увижу.

Что мне было на это сказать?

— И отчасти по моей вине, — продолжал вспоминать Спаркс.

— По твоей?

— Я пошел разыскивать Джима там, где он прятался, и навел их.

— Сколько тебе тогда было?

— Точно не знаю. Маленький был, совсем мальчишка, лет шесть-семь, может, восемь…

— Как же тебя тогда винить?

— Я и сам себя этим утешаю, мистер Крофт, только не помогает. О том-то я и говорил…

— Ну, а он сделал то, за что его схватили?

— Не знаю я, никто из нас так никогда и не узнает. Насколько я Джима помню, не было это на него похоже.

— Зря б не линчевали, — сказал я.

Он подумал, прежде чем ответить.

— Они его признаться заставили. Но его и так, и так убили бы, — возразил он себе. — Начни он запираться, нисколько не помогло бы. А то хоть скорее. Жутко вспомнить, не дай Бог, мистер Крофт, еще раз такое увидеть…

— Да уж, — сказал я и услышал, как у него стучат зубы. — Слушай, лишняя капля виски моей душе не напортит. Ты бери мой полушубок, а я за виски возьмусь.

— Нет, спасибо, мистер Крофт. Я уже притерпелся, а вы еще, не приведи Бог, простудитесь.

Однако, надеть полушубок ему ужас как хотелось, и отказывался он через силу.

— И похолодней теперешнего было, когда я в рубахе с короткими рукавами хаживал, а сейчас-то на мне шерстяная рубаха.

Я снял полушубок. Спаркс отказывался, но я силой заставил-таки его надеть.

— Да, хороший полушубок, — сказал он с удовольствием. — Я минутку только обогреюсь, а потом вы забирайте его. У меня где-то у сердца захолодало, — сказал он серьезно. — Всегда у меня этот участок мерзнет. В такой овчине я мигом отогреюсь. Тогда заберете ее обратно.

— Мне холод нипочем, — покривил я душой. — Не снимай полушубок, преподобный отец. — Я успел замерзнуть, стоя без движения, еще до того, как скинул полушубок. К тому же и снег усилился, его заносило ветром даже под деревья. В том, что это снег, сомневаться больше не приходилось, тем не менее на душе у меня не было так весело с самого утра, теперь казавшегося далеким-далеким, будто из другой жизни.