Призраки Дарвина

— Итак, допустим, — не унимался я, — мы найдем потомка в шестом поколении, появившегося на свет в результате спаривания выдающегося похитителя и столь же выдающегося фотографа, что тогда? Эй, привет, я Кэм Фостер-Вуд. У моего мужа такой же синдром. Все началось после того, как он помастурбировал, так что мне интересно услышать, сэр или мисс, о вашем первом сексуальном опыте. Нет проблем с фотографиями? О, я ошиблась, пардон, что вторглась в вашу жизнь. Ну вот наткнешься ты на кого-то вроде меня, и что дальше? Не хотели бы вы объединить наши усилия? Присоединиться к вам, мэм, в чем именно? Я сомневаюсь, что ты даже начала придумывать правдоподобный ответ, верно?

Она, казалось, не услышала ни слова из того, что я сказал.

— Ох, Фиц, неужели ты не понимаешь, что они — ключ к тому, что вас связывает, к тому, как это произошло? Неужели ты не понимаешь? Если бы ты был один такой, это можно было бы считать простым стечением обстоятельств. Вас двое, ты и дочка Дауни, но это тоже пока случайность. А при большем количестве случаев можно установить закономерность, проверить причины и обнаружить сдерживающий фактор.

— Разве не ты говорила, что сдерживающий фактор — подобраться поближе к Генри, особенно в такой важный год, как тысяча девятьсот девяносто второй?

— Не сдавайся! Мы будем работать в двух параллельных направлениях, пока наши дорожки не сойдутся. Я в этом уверена. Вот, посмотри на фото.

И я посмотрел. А на меня посмотрели несколько чернокожих африканских женщин. В вывороченные губы были вставлены огромные пластины, больше, чем подносы для коктейлей, оскорбительно, шокирующе, насмешливо выступающие вперед. Белые женщины, туристки, позировали перед камерой, исследуя темные, инопланетные лица своими отполированными, ухоженными ногтями.

— Сколько созданий вроде этих выставляли на потеху публике, Фиц, попробуй догадаться. Двадцать пять тысяч, — ответила она на собственный вопрос. — И у каждого пленника вспышкой обожжена сетчатка, каждый ищет хозяина. Генри и Крао могут быть лишь верхушкой айсберга, разведчиками, которые изучают местность перед крупным вторжением. Я не могу позволить Дауни добраться до них раньше меня.

Я вздрогнул. Вместо женщины, с любовью говорившей о Генри и его тяжелом положении, она теперь скорее напоминала Дауни; Кэм как будто начала с ним состязаться в какой-то извращенной манере. Казалось, в Париже, когда он гнался за какой-то смутной идеей передачи визуальной памяти через поколения или через слюну, она не возражала, но как только детективы Каннингема раскрыли частную заинтересованность Дауни в этом расследовании, Кэм, похоже, восприняла это как оскорбление и вызов. Словно бы Дауни вторгся на территорию, которая в силу моего существования и наших отношений принадлежала ей и никому иному.

Это правда, что она хотела найти братьев и сестер, далеких и близких, бедуинов, индейцев дакота и карликов с Окинавы, которые сопровождали Генри из тьмы прошлого. Это правда, что она горевала об их вырванных с насиженных мест жизнях. И она действительно надеялась облегчить болезнь других юных жертв. Но ее самое глубокое и неистовое желание возникло из необходимости одержать победу над Дауни в его собственной игре.

Тот факт, что Дауни имел в своем распоряжении так много активов, корпоративных и государственных, казалось, подстегнул ее. Она считала это преимущество каким-то несправедливым, неспортивным, направленным против нее лично и была полна решимости даже при такой неравной игре обскакать его, проявив недюжинные таланты, подкрепленные уверенностью, что воображение одного человека может превзойти целую армию противников.

Но, наблюдая, как она скармливает факсу страницу за страницей вопросы, фотографии и биографические сведения, я говорил себе, что это не объяснить одной только беспощадной конкуренцией. Может, с ней что-то не так на более глубинном уровне, может, все это время она была такой же ущербной, как и я, только без посетителя, который выявил бы это состояние. Или же удар обломка Берлинской стены навредил ей сильнее, чем мы думали, и все эти два года у нее была-таки амнезия. Я мог представить, как она проснулась на рассвете 1992 года рядом с папкой, валявшейся на кровати, как читала эти страницы и медленно возвращалась к своему прежнему истинному «я». Я бы не стал сбрасывать со счетов, что она могла решить прежде, чем я проснусь в то новогоднее утро, для моего же блага придумать байку, что все это время хорошо себя чувствовала и полностью контролировала процесс. Она всегда была одержима контролем, моя Камилла Вуд.

В одном можно было быть уверенным. Если я не спасу ее сейчас, позволив просто бродить по лабиринту бесконечных генеалогических пересечений, ужасающих фотографий и зверств, дам Дауни вторгнуться в нее, как Генри вторгся в меня, я снова потерплю неудачу, подведу ее и себя, и на этот раз уже не будет никакого отпущения грехов.