Призраки Дарвина

Большая часть того, что узнали парни, была скрыта даже от любопытных глаз сочувствующих антропологов и миссионеров, но просочилось достаточно информации, чтобы посторонние могли угадать очертания происходившего внутри церемониальной хижины. Учитывая их возраст, можно было предположить, что Генри и Педро прошли через kalakai, первое посвящение для молодых людей обоих полов, в котором участвовала бы и Лиза, хотя женщинам запрещалось проходить следующие этапы, дозволялось только приносить еду ко входу в священную хижину. Генри и Педро, с другой стороны, поручили бы следить за тем, чтобы матери и сестры, бабушки и дочери не заглядывали внутрь, им нужно было бы отпугивать женщин, неистово танцуя перед ними под видом духов: мужские тела разрисовывали полосами, а лица закрывали масками. Если они хорошо проявят себя, их вскоре могут пригласить пройти yincihaua — пусть только подтвердят свою готовность.

Генри нужно было доказать, что он умеет использовать лук, стрелы, гарпун и делать их из дерева и ракушек. Доказать, что он может изготовить каноэ, построить хижину и обеспечить семью, развести огонь под дождем и в лодке, которую накрывали и вращали огромные волны. Что он способен найти укрытие во время сильнейшего дождя с мокрым снегом и определить, когда погода вот-вот станет действительно плохой, знает, где найти пресную воду, куда олени, гуанако и лисы придут на водопой, умеет добыть пропитание в виде птичьих яиц, моллюсков и erizo — морских ежей, не уничтожая всю популяцию, не прекращая цикл регенерации. А потом в самой хижине во время обряда yincihaua обходиться без еды в течение нескольких дней, провести много часов съежившись в позе эмбриона, пока мышцы не заноют, как будто он сидит в лодке, преследуя тюленей, источник мяса, масла и меха. Все эти ужасные испытания ничто по сравнению с тем, что им пришлось пережить в путешествии в страну белых незнакомцев. Да, мальчика в Париже должны были обучать всем премудростям два взрослых соплеменника, чтобы по возвращении он мог немедленно возобновить свою инициацию с того момента, когда оно было прервано, притворившись, что его спасло чудо.

Чудо, с которым тогда к нему никто не явился, но которое я мог сотворить для него сейчас.

Но чем больше я думал о Генри на плывущем в Гамбург корабле и о Генри, выставленном в Булонском лесу, где его фотографировали все кому не лень, о Генри, трясущемся в душном поезде до Берлина, о Генри, которого осматривали врачи и ученые, отправленном в Цюрих и умиравшем в одиночестве в больнице, пока доктор Зейтц пытался его спасти, чем больше я думал о его переживаниях и его потребности поделиться с другими своим неудовлетворенным желанием, тем чаще передо мной представал другой Генри, мечтавший по мере приближения конца о другой доле. Чем ближе я подходил к его желаниям, потерям и ожиданиям, тем острее понимал, что именно от меня требуется. Я поеду туда, куда он не смог попасть. На юг, к месту его рождения.

ВОСЕМЬ

Дом — это место, где все начинается.

Томас Стернз Элиот. Четыре квартета

Та бухта на Огненной Земле, откуда увезли Генри и его соплеменников, его дом — вот где нам нужно было оказаться двенадцатого октября. Отыскать его потомков и расспросить их, что они помнят о том жестоком прошлом, о котором прапрадеды поведали своим детям, а те могли рассказать своим, чтобы хоть какие-то следы тех страданий остались в памяти. Что они чувствовали, оставленные здесь, когда чуть ли не каждый день их близкие внезапно исчезали и о них больше никто не слышал? Испарялись, как будто никогда не рождались. Что четверо кавескаров, вернувшихся в 1882 году, рассказали о своей поездке? Помнил ли кто-нибудь из них, что Генри корчился на полу в цюрихской больнице, высыхал от дизентерии, а его внутренности горели? Называли ли они его настоящее имя? Его кто-нибудь помнит? Та единственная женщина, что вернулась, Пискоуна, Трина, или как там ее, шепнула хоть что-то о его судьбе? А Педро, который мог приходиться ему братом? Разве братья не должны так поступать?

Как только далекие родственники Генри побеседуют с нами, в разговор вступит и далекий потомок Пети и Хагенбека. Я поведаю им нашу историю, мы докажем, что прощение, о котором мы молим, не пустые слова, а плод нашей собственной печали, моего покаяния за то, что мои предки сотворили с их предками. Возможно, они сумеют снять проклятие и у них хватит на это сил; возможно, среди них найдется какой-то целитель, который вспомнит, как затушить огонь мести, как песней препроводить мертвых в иной мир, как успокоить и упокоить дух Генри. И тогда, возможно, мы сумеем помочь им делом, например создать фонд имени моего посетителя для последних выживших из этнической группы кавескаров, профинансировать музей, где выставлялись бы предметы их быта, заплатить адвокатам, чтобы они потребовали репарации, мы сделали бы что-нибудь, да в общем-то, что угодно, лишь бы искупить вину.