Призраки Дарвина

Среди работ, которые я с большим трудом прочитал на испанском об алакалуфах, как их упорно называли, была одна книга, углублявшаяся в их духовный мир, которую я особенно ценил. Автором значился историк по имени Франо Вударович, преподававший в местном университете в Пунта-Аренас.

Тронет ли его, если я напишу на его родном испанском языке, пусть коряво, неуклюже, излишне формально, с кучей грамматических ошибок? Я надеялся, он оценит эти усилия как доказательство моей искренности — это важно, поскольку многое из того, что я ему расскажу, будет ложью.

Во время недавней поездки в Париж, написал я, мы с женой наткнулись на открытку с изображением поразительного молодого индейца (я приложил ксерокопию почтовой карточки). Поскольку мы не могли забыть его черты лица, и прежде всего его глаза, что преследовали нас, то потратили много месяцев, отслеживая его судьбу, так сказать, su destino. Кратко описав путешествие и смерть молодого патагонца, я спросил профессора Вударовича, может ли он поделиться информацией о вероятных живых родственниках человека, которого похитители назвали Генри, поскольку мы заинтересованы в том, чтобы связаться с ними, узнать, можно ли провести какую-то церемонию, чтобы помочь душе Генри обрести покой, учитывая, что тело, скорее всего, не найти и не перезахоронить. Я приложил конверт экспресс-почты с обратным адресом и предоплатой для любого возможного ответа.

Ответ пришел спустя пять дней.

Он был на безупречном английском.

Уважаемый мистер Фостер!

Как Вы, возможно, знаете, кавескары верят — или, по крайней мере, верили, когда их было достаточно много, чтобы верить во что-то коллективно, — что душа соткана из воздуха. Ксолас, их верховное существо, вдыхает душу в тело в момент рождения. Когда тело, всего лишь бренное творение родителей, умирает, душа возносится, легкая, как ветер, вверх, к звездам и дальше, где просторная хижина Ксоласа служит обителью мертвых. Когда душа подходит к огромной двери, у которой восседает Ксолас, ее охватывает трепет и стыд, и она клянется, пусть даже это не так: «Я не сделала ничего плохого».

Ксолас не слушает ее. Вместо этого бог кавескаров просит оглянуться назад: «Подумай о своей жизни и своих деяниях». Как только душа делает это и готова сказать правду, Ксолас распахивает массивную дверь в огромную хижину и говорит: «Теперь ты можешь войти».

Если бы мир последовал совету Ксоласа и говорил правду, было бы намного лучше, и мне не пришлось бы писать такой ответ. Это совет, дорогой мистер Фостер, который Вы предпочли проигнорировать, хотя я предполагаю, что Ваши мотивы отнюдь не злонамеренные и Вы движимы лишь трепетом и стыдом.

Я позвонил коллеге из лингвистической лаборатории Массачусетского технологического института, с которым я учился, когда получал докторскую степень в Университете Сассекса, и он сообщил мне о недавнем несчастном случае и выздоровлении Вашей жены, а также о том, что, по слухам, ее муж был затворником и не появлялся на публике много лет из-за какой-то странной болезни, которая вызвала у него агорафобию. Короче говоря, Вы не смогли бы поехать даже в центр Бостона, не говоря уже о Париже.