Призраки дома на Горького

Почти никого не было, лишь горстка людей да старенькие «Жигули», непонятно какой дорогой добравшиеся сюда. У людей, стоявших вокруг свежей кучи земли, автобус, закряхтев, остановился, но наружу никто не поспешил. Девчонкам, да и парням тоже, стало по-настоящему страшно. Все смотрели на зловещую яму, которая, как раззявленный рот, чернела посреди белого поля в ожидании, когда проглотит Ирку Королеву, хорошую веселую девчонку, их ровесницу, звонкую и необычную. Метель все поддавала и поддавала снега, припорашивая яму и заметая следы работы двух пьяных мужиков, которым и в яме было совершенно комфортно. Потом один подкинул вверх, на волю грязную лопату, выкарабкался сам и протянул руку напарнику, чтобы помочь выбраться из преисподней.

– Хм, все-таки очень странно, что Королеву хоронят на кладбище, – нашла что сказать Наталья Борисовна, увидев яму. Елена Михайловна укоризненно на нее посмотрела, но та все равно продолжила, сделав вид, что никакого укора не заметила. – Таких в лесу хоронят, отдельно от других. Ну хоть храма рядом нет, и то хорошо, – удовлетворенно произнесла она и по-учительски зыркнула на всех вокруг.

– Ну зачем вы так сейчас? – не выдержала Елена Михайловна. – Не к месту и не ко времени. Думайте что угодно, но вслух хотя бы не произносите, стыдно за вас. Бедная девочка, надо проститься с ней по-человечески.

Хорошо, что Лидка сидела далеко и не слышала выступлений химички, иначе бы обязательно встрянула и задала бы ей, дуре, жару: как можно вообще такое говорить, а тем более на похоронах. Ни сочувствия, ни сострадания… Катя, прислонившись головой к заиндевевшему по краям стеклу, смотрела не мигая на зиявшую черную дыру за окном и не думала вообще ни о чем. Голова была пустая, оглушенная, непривычно тяжелая. Мысли если и были, то вязли, не имея возможности оформиться во что-то разумное. Катя перевела взгляд на скромный узор на стекле, который ничего собой не представлял, просто ровные черточки, почти как на листке из тетрадки по математике, но совсем крохотного масштаба. Издалека этот еле заметный узор и вовсе казался бесформенным пятном, а при ближайшем рассмотрении завораживал своей четкостью и выверенностью линий. Как появился на стекле этот маленький и строгий, без излишеств листок в клеточку? Катя уставилась в эту точку, как вдруг перед ее окном появилось белое, словно замороженное, лицо женщины в приспущенном черном платке. Несколько прядей, вылезших из пучка, били на ветру по ее глазам. Она почти не щурилась и не мигала, глаза словно заледенели. Ирина мама, Катя сразу ее узнала, хоть и редко видела. Она, конечно же, была с ней знакома, несколько раз общалась, разговаривали, но не более того. Их ведь почти никогда не заставали дома, родители все ездили и ездили по командировкам в поисках непонятно чего.

Ирина мама потопталась на месте, потом легонько постучала пальцем по стеклу и позвала Катю наружу. Лидка засуетилась, стала было тоже спускаться, но Катя ее остановила и усадила на место, в тепло. Дементий вышел первым, подал руку жене, и их обоих ветер чуть не сбил с ног. Плотные серые тучи висели низко-низко над этим скорбным полем, кудрявые, кучевые, как небесное стадо овец, они все куда-то торопились, подталкивая друг друга. Не то ветер их подгонял, не то они подгоняли ветер.

Вдали, почти на горизонте, черной точкой показался автобус. Тот самый, который вез Ирку туда, куда никому не по пути. Мама тоже увидела эту точку, еще сильнее побледнела, даже посерела, как облака, закрыла лицо ладонью, и плечи ее задрожали. Потом резко встряхнулась и пошла к Кате, глядя ей прямо в глаза, наверное, чтобы не сбиться с пути, хотя сделать предстояло всего несколько шагов. Но видно было, что может от горя потеряться в себе, остановиться, окаменеть. Раскрыла, как птица, руки, обняла девочку.

– Я знаю, чем ты была для дочки и чем она была для тебя. – Голос ее не дрожал, а казался безжизненным и монотонным, словно утратил все краски. – Ты очень для нее была важна как подруга, даже как сестра, знай это. Я всегда спокойно ее оставляла, понимая, что ты… – Она посмотрела на Дементия, стоящего поодаль, и Лидку, которая все-таки вылезла из автобуса и повисла на молодом зяте или кем он там ей приходился. – Понимая, что вы, – она подчеркнула это «вы», – рядом.

Девчонки с парнями прилипли к окнам автобусика, рассматривая раздавленную горем Иркину мать, которая о чем-то перешептывалась с Катей. Чувства большинства этих совсем еще молодых людей, только что сбросивших с себя обидное название «подросток», были оголены и еще не приспособлены к непредсказуемой взрослой жизни. А учительницы, убеленные сединами, что одна, что другая, глотали, не сдерживаясь, слезы. Они взрослую жизнь уже заканчивали, и опыта у них накопилось предостаточно.