Призраки Гарварда

Кади потеряла дар речи. Президенту Гарварда не нужен немой мальчик-слуга.

– Ничего, – продолжала болтать Андреа, – об этом долгое время никто не знал. Я прочитала статью в журнале выпускников, родители выписывают. Этот факт успешно похоронили, исключили из всех исторических материалов, из-за то ли плохого учета, то ли умышленного невежества. Не очень-то вяжется с образом «передового бастиона высшего образования», верно? Впрочем, это по-своему прогрессивно – что теперь они все признают. Надо отдать Гарварду должное, хотя Браун, кажется, признался первым.

Но Кади слышала только ужас и отчаяние. Чтобы спасти сына, мне нужна ваша помощь!

Андреа перевела взгляд с таблички на помертвевшее лицо Кади:

– Ты в порядке?

Не отрывок из классики, который Кади знала, но забыла. Не воображение, не галлюцинация. Высеченное в камне.

Доказательство.

Настоящее.

Глава 16

Кади не очень долго пришлось притворяться, что все нормально, рядом с Андреа, ведь ей нужно было отправляться на коллоквиум по физике профессора Прокоп, поэтому она отправила Андреа с тортом домой и остаток пути преодолела в одиночестве. Лучше или хуже то, что голос, который она слышала, исходил снаружи, а не изнутри? Если это не бред, то что тогда? Призраки? Способна ли она в такое поверить? Нужно оставаться скептичной, благоразумной. Благо для этого не было лучше места, чем Научный Центр.

Кади прибыла к нужной лекционной и ощутила укол вины – та оказалась слишком близко к месту, где проходила пара по психологии. Как только Кади толкнула двойные двери, в нос ударил запах мела, и она быстро поняла, что здесь не будет ничего общего с непринужденными речами профессора Бернштейна. Сидящим студентам открывалась стена из трех досок, причем самая дальняя была сдвинута вверх, являя еще одну, скрытую под ней. Кади заняла место подальше, в правом углу, и содрогнулась от самой мысли, какой же должна быть математическая задача, чтобы понадобилось целых шесть досок.

– Была бы ты здесь в прошлом году на лекции Нильса Бора[7], имела бы представление.

У Кади перехватило дыхание.

– Кажется, ты потрясена, моя дорогая. Je vous demande donc grâce[8] – я лишь имел в виду, что его теории о строении атома способны заполнить всю лекционную. Он как раз получил Нобелевскую премию в двадцать втором году, а их не выдают за простую арифметику. А он был завораживающим, полностью стоил потраченного карбоната кальция.

Кади узнала голос – тот, что появился на лекции по Средневековью, знаток Данте.

– Да, я поклонник мистера Алигьери, хотя все же предпочту, чтобы ты называла меня Робертом. Я люблю литературу, но по своей сути я человек науки. Бор всего лишь напомнил мне, какую страшную ошибку я совершил, выбрав химию вместо физики. Мужчинам младше двадцати лет нельзя позволять принимать жизненно важные решения.

Кади задумалась, не стоит ли ей уйти. «Роберт» продолжал разглагольствовать:

– Я сидел как приклеенный. Что не так уж просто на этих богомерзких деревянных стульях. Наклон ужасный, думаю, я для них слишком высок.

Под Кади было обитое материей пластиковое сиденье. Из какого мира доносился этот голос?

– У меня есть две больших любви – физика и Нью-Мексико. Жаль, что их нельзя объединить.

Ей все еще хотелось верить, что это всего лишь плод ее воображения, однако отсылки голоса были слишком точными – и не связанными с ней. Как она могла вообразить такое, если никогда не бывала в Нью-Мексико?

– Никогда? Ты просто обязана запланировать путешествие, ты не встретишь земли удивительнее. Такой прекрасной, дикой, самородной. Это место поистине изменило мою жизнь.