Призраки Гарварда

Кади села рядом с Никосом. Перед ними тянулись четыре клавиатуры, одна над другой, словно ряды акульих зубов.

– Поверить не могу, что ты действительно на этом играешь.

– Я буду играть на службе в это воскресенье, поэтому нужно освежить память. Обычно я репетирую по четвергам с одиннадцати до полуночи, но поменялся местами с Юми. Нас, органистов, несколько.

– А почему так поздно?

– Нужно найти время, когда церковь закрыта, чтобы никому не мешать. И знаешь ли, сложно организовать график перегруженных делами гарвардских студентов, мы слишком заняты и слишком важны.

Кади легонько провела пальцами по тридцати с чем-то рукояткам вдоль клавиатур.

– Это для управления регистрами. Если вытащить все, то подключатся все трубы одновременно, на полную. Тебя вообще снесет звуком.

– Я знала, что ты играешь на пианино, но это? Для такого надо быть серьезным музыкантом. Я-то думала, что ты весь в физике все время, как Эрик.

– Музыка и физика всегда идут рука об руку. Эрик не разделял твой сверхъестественный слух?

Сверхъестественный. Кади понимала, что он имел в виду ее абсолютный слух, но все равно вспыхнула:

– Ты явно никогда не пел с ним в караоке.

– Не представилось возможности.

Они оба помолчали, раздавленные необратимостью.

– Это орган Фиска. Чарльз Фиск был выпускником Гарварда и выдающимся физиком. Прежде чем посвятить себя созданию органов, он работал над Манхэттенским проектом во время Второй мировой.

– От ядерной бомбы к церковным органам… Искупление грехов?

– Не знаю, можно ли такое вообще искупить, – скорчив гримасу, произнес Никос.

– Он похож на пианино?

– Не совсем. Пианино – инструмент неприхотливый. Легко управлять звуком, все ноты тянутся и перетекают друг в друга, правая педаль, если что, скроет любую ошибку. Орган – напротив. Как только палец ударяет по клавише или даже если только ее заденет, в трубу во всю мощь подается воздух. Как только оторвешь палец, порыв останавливается. Трубы говорят с постоянной громкостью…

– Говорят?

– Такой термин, забавный, правда? В общем, они говорят с постоянной громкостью, в зависимости от размера. Так что грехов здесь не прощают.

Кади обвела взглядом громадный инструмент, его четыре клавиатуры и бесчисленные рукоятки.

– Звучит невероятно.

– Люблю трудные задачи. – Уголок губ Никоса приподнялся в улыбке. – Фортепиано – это как девочка-старшеклассница. Податливая, чувствительная, непритязательная. – Никос огладил клавиши, легонько лаская. – А вот орган – женщина не твоего уровня. Может, немного старше, отстраненная. На первый взгляд ледяная королева, но если касаться ее по-настоящему правильно… – Он умолк и прошелся кончиками пальцев по клавишам. – Он заставит тебя почувствовать себя богом.

Кади со смешком ткнула его локтем:

– Так ты тут вынужден сидеть в темноте или просто предпочитаешь интимное освещение?

– Нас просят не включать общий свет в такой час. Не стану лгать, тут жутковато. Видишь? – Никос поправил зеркало над пюпитром. – В него нужно смотреть, чтобы следить за хормейстером. Но во время ночных репетиций, когда я здесь совсем один, только ветер воет, я ловлю себя на том, что маниакально проверяю зеркало. Как будто жду, что ко мне подкрадется призрак или, может, непутевая первокурсница.

Никос рассмеялся, Кади – нет. Она вновь вспомнила голос.

– Ты веришь в призраков?

– Умоляю, я человек науки.

– Я не знаю.

Уит… Его призвали ее мысли? Услышав Уита параллельно с Никосом, Кади ощутила новую вспышку паники. Ей хотелось его выключить.

– Я хочу верить, а ты? Что те, кого мы потеряли, не ушли навсегда.

– А ты? – спросил Никос.

Кади пожала плечами:

– Может быть.

– Поэтому ты и пришла сюда? – голос Никоса прозвучал мягко, но вопрос задел ее за живое.

Кади не могла собраться с духом для ответа, сердце забилось чаще.

«Он считает меня больной», – подумала она.

– Нет, не считаю.

– Сыграй мне что-нибудь.

– Хорошо. Что хочешь услышать? – спросил Никос.

– Что угодно.

– Полагаешь, я больной, если хочу поступить на службу, когда мой отец погиб в Великой войне?

– Как насчет… токкаты и фуги ре минор Баха?

– Как на мой взгляд, когда кто-то уходит от нас слишком рано, существует конечное число вещей, что вы с ним можете разделить, поэтому хочется разделить их все.

Кади не ответила, поэтому Никос добавил:

– Узнаешь, как только услышишь.

Первые ноты, полившиеся из органа, были так высоки, пронзительны, что защекотали барабанные перепонки. Затем прорезались более низкие, посылая волны дрожи сквозь скамейку и вверх по спине Кади. Руки Никоса двигались по клавиатурам умело и быстро, и она мгновенно узнала хэллоуинскую классику.