Призраки Орсини

То, что в шприце было снотворное, ничего не меняет. Я теперь знаю истинное лицо Дино Орсини, и оно вовсе не так красиво, как кажется на первый взгляд. Его чары пали, когда я взглянула в глаза маньяка, способного творить безумные вещи, сдирать кожу с живого человека, при этом ласково комментируя каждое свое действие тем же бархатистым, глубоким голосом, которым спрашивал меня: «Ты больше не любишь меня, Дреа?» Если бы я знала кто ты, то застрелилась бы на могиле Мика Купера, еще до того, как мы встретились.

Я вздрагиваю, когда он, внезапно, начинает говорить, облизав пересохшие губы, не глядя на меня, словно это для него слишком мучительно. В последствии мне будет казаться, что Дино разговаривает сам с собой, забыв обо мне, своем единственном слушателе, но это ощущение обманчиво. Я понимаю, что никто и никогда не сказал бы такого вслух другому человеку, если бы не любил…

– Мою мать звали Аня. Анна Орсини по мужу. Анна Григорьева в девичестве. Ей было двадцать три года, когда она познакомилась с отцом. Небольшой городок в центральной России, где прошло мое детство, запомнился мне узкими улочками с разбитыми дорогами и старыми трамваями. Но я бы отдал все свои миллионы, чтобы вернуться туда. На час, на минуты… Эти мгновения, как кадры из несуществующей жизни. Я проигрываю их, когда теряю силы, почву под ногами…

Дино

Это не было исповедью кающегося грешника, я не искал сострадания или жалости, не пытался оправдать себя страшными, местами омерзительными и грязными воспоминаниями, через которые пришлось пройти снова, пока я говорил. О таком принято молчать и стараться спрятать прошлое на пыльный чердак, замуровав его бетонными стенами, чтобы никто и никогда не заглянул, не увидел, не открыл эту коробку со змеями. Но я нуждался… нет, я хотел. Я хотел, чтобы Андреа знала, единственная во всем мире, знала все. Я говорил ей правду. Впервые в жизни, не обманывая даже самого себя, не приукрашивая, не нагнетая, не пытаясь очернить злодеев и обелить себя. Я предстал перед ней таким, какой есть, чтобы она понимала мотивы моих поступков, глубину моих чувств к ней. Я не клялся, что буду любить ее вечно, не обещал стать другим, мы оба понимали, что, закончив говорить, я встану и уйду, чтобы никогда не вернуться и позволить ей прожить ту жизнь, которой она достойна. Я не хотел, чтобы темная сторона моего прошлого коснулась ее, но так не бывает. Нельзя быть одновременно несколькими личностями. Нельзя грязными руками прикоснуться к свету и не запятнать его. Она чуть не умерла по моей вине и заслужила знать, кто несет ответственность за ее разбитую жизнь. Это я. Я один.

Теперь она палач и ей решать. Если бы я мог, то дал бы ей в руки свой набор, чтобы она предоставила мне выбор. Я всегда знал, что он однажды настанет. Часы снова на моей руке. Ей бы даже делать ничего не пришлось.

Но я не способен сделать из нее убийцу. Она не сможет. Ее душа устроена иначе.

Секунды переходили в минуты и сменялись часами. Мой голос охрип, но я должен был закончить. Она молчала, не пыталась перебить, не задавала вопросы, потому что я отвечал на все, и с каждым новым словом не оставалось ни одного Призрака из моего прошлого, который бы я не вытащил на свет. Было ли мне больно? Стыдно? Испытывал ли я муки совести или привычную злость?

Нет. Это было облегчение. Всеобъемлющее облегчение, которого я не чувствовал, даже когда убирал Призраков, одного за другим. Все мои миссии внезапно показались такими бессмысленными на фоне страха остаться безумным маньяком в ее глазах. И я внезапно подумал, что, возможно, я убивал не с целью мести, и моя роль палача была, своего рода, защитой, я стирал свою память уничтожая всех, кто знал о том, что сделала со мной жизнь. Я никогда не обнажал душу перед другим человеком. Да и не было в моей жизни человека. Она первая. Настоящая. Я не видел ее лица, и не смог бы продолжить, если бы хоть раз взглянул.