Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул

Вначале основанный мной еженедельник назывался «Гамбургский Аргус». Зоркое око, всматривающееся без предвзятости в послевоенную Германию. Девизом я выбрал слова Гёте: «Постой, мгновенье!» Те, кто знает «Фауста» понаслышке или изучал на школьной скамье, когда предписанную дозу классики стараешься поскорее проглотить, как ложку рыбьего жира, неправильно толкуют это место. Патетическое восклицание Фауста вовсе не относится к раю на земле, где людям остается только вкушать плоды изобилия. Я уважаю Гёте прежде всего за то, что он был мыслителем. Диалектиком, как принято говорить сейчас. Вы, должно быть, уже заметили, что я в основном цитирую только самого себя. Но ради Гёте готов пойти на уступки: «Жизни годы прошли недаром; ясен предо мной конечный вывод мудрости земной: лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой. Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной дитя, и муж, и старец пусть ведет, чтоб я увидел в блеске силы дивной свободный край, свободный мой народ! Тогда сказал бы я: „Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!..“»

Мой друг Грундег был одним из тех, кто при виде нашей действительности готов был восклицать: «Мгновенье, постой!» Прекраснодушный идеалист (в политике и такие изредка встречаются), которого я бы отнес ко второй людской категории. Созерцая пуп нашей «демократии», он преисполнялся добродетельной верой в отлично сшитый выходной костюм парламентских дебатов и конституционных прав. Я с моими мрачными прогнозами казался ему воплощением мефистофельской усмешки. Он не подозревал, что больше всех роль хронического скептика тяготила меня самого. В моей газетной работе я руководился принципом — самые достоверные сведения из самых первых рук. Чем больше правдивой информации накапливалось в моем мозгу, тем тягостнее становилось заглядывать в завтрашний день. Я видел, как к выходному костюму спешно пришивались карманы. Госпожа Федеративная Республика с одинаковой аккуратностью прятала в них чековые книжки и снабженное привлекательной суперобложкой, переработанное издание гитлеровской «Моей борьбы». Меня стали называть Гамбургским оракулом — друзья с улыбкой, враги с издевкой. Я ответил тем, что соответственно переименовал журнал. Есть такая сказка про человека, которому дьявол в обмен на душу дал очки, позволявшие читать в людских сердцах. Это было его сокровенным желанием, а превратилось в проклятие. Быть дальнозорким среди толпы близоруких отнюдь не возвышает. Это обрекает на бессонные ночи, на муки одиночества, если хотите — даже на мысли о самоубийстве…

Когда возмущенный Грундег принес мне секретный план маневров НАТО под кодовым названием «Феликс», я, в отличие от него, понимал и что мне грозит за публикацию, и чья это игра. Я сознательно пошел на это, для меня возможность сказать людям правду была важнее всего.

Маневры с участием бундесвера предусматривали применение атомного оружия для так называемого «превентивного удара» по Восточной Германии и России. Тактические расчеты строились на том, что половина населения Западной Германии погибнет уже в первые дни войны. Сомневаюсь, нашлось бы у Гитлера столько поклонников, знай они заранее, во сколько им обойдутся аплодисменты… Для Штрауса, «Атомного Штрауса», как его с восторгом называли приверженцы, публикация этого материала была ударом прямо в солнечное сплетение.

Узнав, что Штраус уже отдал приказ о моем аресте, Грундег прибежал ко мне в состоянии крайней тревоги. Это была тревога не только за меня, но и за свои благожелательные иллюзии, из которых внезапно высунулась костлявая рука грубого насилия. Высокопоставленные друзья, которые просили не называть их имен, передали ему для меня заграничный паспорт с испанской визой. Почему мне предлагали бежать в Испанию, а не в любую другую столицу? В отличие от Грундега, я и на этот раз понимал, что иду в капкан. Но крупный международный скандал, последовавший за выдачей меня испанскими властями, входил и в мои интересы…

Должен признаться, что поездка в Мадрид отчасти была связана и с эгоистической целью. Я уже давно собирался проконсультироваться с одним профессором по поводу… Невропатолог назвал бы мое недомогание неврозом на почве гипертрофированного желчного пузыря. Нет ничего вреднее для здоровья, чем доскональное знакомство с политической кухней. Великолепный официант подает вам вкусно пахнущее блюдо, числящееся в меню под названием «светлое будущее». А повар, потирая руки, извлекает тем временем новую порцию из проржавевшей банки двадцатилетней давности. Такое знание опасно не только для пищеварения, но и для жизни…