Призраки Припяти (СИ)

Нужно понять, что мне теперь делать, куда идти и чего добиваться. Я зря не остался с друзьями, жаль, что друзья не смогли противиться моим приказам. Порою я сам себя пугаю, но это чувство быстро проходит. Как и сейчас.

Я с кряхтением достал с заднего сидения початую бутылку коньяка, из которой Саркисов промывал мне рану, и сделал большой глоток. Не стоит сейчас трезветь до конца. Сейчас я приму глупое решение и не хочу, чтобы разум слишком громко вопил.

Да, нужно еще выпить.

Ночной ветер налетел, зашептал что-то в ухо, но я не понял его слов. Как жалко, что я не могу его понять. Почему то я знаю, что когда был маленьким, понимал его язык. Я понимал, что говорит трава и на что намекает лающий пес. Теперь — нет.

Я сделал еще один глоток и закинул голову, вглядываясь в затянутое облаками небо. Ни одна звезда не пристыдила меня своим взглядом. Вот теперь можно, теперь мир кажется мне совершенно другим и я готов. Умереть.

Что у меня осталось?

Ничего!

Вернуться в город равносильно самоубийству. Во-первых, Назур. Этот матерый лев своего не упустит, он слишком долго ждал и слишком многое отдал. Меня найдут и очень скоро. Впрочем, не известно, кто будет первым. Наверняка Верди и Саркисов на меня в обиде. Я их и не виню — мой поступок дружеским не назовешь. Я бросил двоих наемников где-то посреди поля. С одной стороны им, конечно, не привыкать топтать нашу землю ботинками, с другой стороны они наверняка захотят выказать мне свое недовольство. И как же я мог забыть о гражданине Лысенко, который тоже мечтает завладеть моей персоной и подвластным лишь мне оружием против призраков.

Надоело не понимать. Надоела неизвестность. Я устал не знать все то, что с детства вдалбливают в других.

Пора найти это оружие.

Никогда не ходи в Припять, внук.

Имей свою голову на плечах.

И, о чудо! Вот она, моя голова на моих плечах. Такая замечательная пьяная голова! Просто чудо. И она подсказывает мне, что делать. Вперед! К неизведанному.

И я уже не помню того, что произошло. Почти. Не помню, как пришла ко мне Вовка перед тем, как явились Шура и Стас с углями. Не помню, как она смотрела на меня глазами, полными слез и разочарования. Как повторяла один и тот же вопрос:

— Как ты мог? Как ты мог?

Потом она так много всего сказала! О, Боже! Я мечтал бы это забыть, но помнил. Сколько бы я не выпил, ее слова не ушли бы из моей головы.

Она так меня любила! Она считала меня за брата, а я ни разу не поинтересовался, как у нее дела. Случайная встреча в Малаховке — не в счет.

Она говорила о своей жизни, о смерти отца и матери. О том, что она просто не могла уехать, не похоронив их по-человечески. Теперь я доподлинно знал, куда ушли деньги, занятые мною у Лысого. Они ушли на оплату похорон и на поминки. И денег оказалось так мало, ведь помянуть ее родителей собралась вся деревня. Поминала она их три дня. И потом еще на сорок дней. Все как положено.

Она говорила, что я предал ее. Что это из-за меня она все еще здесь. Что единственный хороший человек, повстречавшийся ей на пути, это полковник, который вытащил девушку из выгребной ямы жизни. А я! Я забыл своего лучшего друга детства, я плюнул ей в душу и теперь оказался еще и вором.

Она не дала мне сказать ни слова, и я покорно выслушал все, что она хотела мне сказать. А когда Вовка уходила, я прошептал ей в спину, зная, что она не поймет; зная, что не услышит:

— Спокойных снов, Вовка, ты так похорошела…

Я подъехал к Припяти на рассвете. С дороги у самого горизонта я видел стоящую призрачной громадой Чернобыльскую атомную электростанцию. Ее серые в сумерках утра трубы невозможно было спутать ни с чем. На фоне светлеющего неба они казались величественными колоннами, вонзавшимися в низкие облака. Сколько боли она принесла, сколько горя?! Что-то есть зловещее в этом пейзаже, но тут уж ничего не поделаешь.

Город словно заколдованный стоял передо мной. Я не мог оторвать от него взгляда. Место, где сошлись все дороги, все нити моей судьбы. Место, откуда все началось. Моя жизнь не может здесь закончиться. Этот город породил меня, он был мне родным, я помню его теплым и приветливым. Где-то там, среди деревьев был мой дом…

Дом.

Теперь я смотрел на него с небольшого возвышения и думал, что город совсем не изменился. Может быть, в том было виновато опьянение, может быть — усталость или то, что еще не до конца рассвело. Но дома казались целыми, чудилось, что вот-вот по дорогам поедут машины, что выйдут на тротуары люди, а в окнах загорится свет. Но Припять молчала, и не ожила даже кода первый луч солнца пробил облака. А чего я хотел? Чуда?

Понимая, что стоять так можно целую вечность, я сел за руль и без боязни поехал по дороге, обсаженной высокими тополями. Эти деревья прекрасно помнили руки и заботу посадивших их людей, но на стволах не осталось ни следа побелки, избавляющей кору от парши. Теперь все было другое, чужое, остывшее, охладевшее к людям.