Призраки прошлого

– Ты вряд ли бывал в Мытищах, а если бы увидел, смог бы понять. Мой учитель не зря имеет прозвище Доктор Менгеле, это был фашистский ученый, который в годы Второй мировой ставил страшные опыты на военнопленных в концлагерях. Мне довелось читать о том, что делали фашисты с советскими людьми, пожалуй, в некоторых вопросах мы их даже переплюнули: профессор Вязников и я занимались тем же. Но я в какой-то момент осознал, что перешагнул черту, зашел слишком далеко в необузданной жестокости, убив человека из прихоти. Мне пришлось вынести страшные пытки за это, и если я сейчас вновь соглашусь сотрудничать с Геннадием, то все было напрасно. Скажи, как в вашем убежище поступают с преступниками и инакомыслящими?

Алексей вдруг помрачнел, вспомнив о чем-то своем.

– Если наши методы не помогают, то их отправляют в Мытищи. Кто-то говорил, что их там жестоко мучают, я не знаю. Особенно негодовал Юрий Леонидович, наверняка Птичка о нем рассказывала, он ей был как второй отец. Он часто бывал у вас, и в кабинете Леушевского каждый раз чуть ли не стулья летали, так он был зол. Кричал, что Доктор Менгеле – моральный урод и садист, но Валерий Станиславович готов каждого из нас пустить в расход, лишь бы Геннадий Львович остался и помогал дальше. Мы все прекрасно понимаем, что без него загнемся, просто загнемся.

– Юрий был прав и поплатился за это жизнью. Доктор Менгеле – действительно беспринципный старый паук. Знаешь, что будет дальше? То же самое, что происходило в Мытищах. Несогласных и прочих бунтовщиков будут отправлять в лабораторию для экспериментов. Как сказал Леушевский? Человеческий материал? Про своих подчиненных, которых обязан защищать, кем бы они ни были. После этого ты все еще не понимаешь, почему я не хочу сотрудничества? На каждый научный успех приходится сотня неудач, и они отражаются в прямом смысле слова на шкуре подопытных. Так нельзя, хватит с нас такой науки, пусть лучше мы все сдохнем к чертовой матери…

Голос Димы сорвался, он бессильно уронил голову на скрещенные руки. Внутри было больно и пусто. Спастись – одному из трехсот, пережить пытки, выжить в огненном шторме под обломками последнего мытищинского убежища, сбежать от тифонов и берсерка – чего ради? Чтобы все вернулось обратно, как проклятый бумеранг? Снова выбор – жестокий, практически невыносимый, и никакой надежды…

– Но послушай, разве ради выживания всего человеческого рода, всех оставшихся в этом мире не стоит пожертвовать пусть даже сотней жизней? Сколько людей умерло после Катастрофы от зубов мутантов, от болезней, от радиации, не говоря уже обо всех погибших в сам тот страшный день? – в глазах у Алексея мелькнул фанатичный огонек.

Молодой ученый поднял голову, его запавшие глаза были сухими, страдающими на бледном, исхудалом лице.

– Жертва пропаганды, – тихо сказал он. – Я говорил такие же слова перед тем, как на живом человеке опробовать препарат, от которого несчастный будет испытывать долгую и очень болезненную агонию. Ты говоришь, ради выживания стоит разменять сотню человеческих жизней? А ты готов отправиться добровольцем в лабораторию? Зная, что едва ли выйдешь оттуда живым: один эксперимент увенчается успехом, а десять других заставят тебя кричать, срывая голос, умолять добить. Ты. На это. Готов?

Последнюю фразу Дмитрий выговорил зло, раздельно, роняя каждое слово, как камень. Леша замялся, задумался.

– Твой ответ – нет, – жестко бросил Дима. – Я побывал с обеих сторон баррикад, умолял о расстреле, зная, что меня ждет. Не говори мне о жертвах.

– Прости. Я не хотел, правда. Не обижайся на меня, я влез не в свое дело, – Алексей виновато шмыгнул носом. – Пойдем, посмотришь наших зверей. Тебе понравится.

Пока надевали химзащиту, Леша продолжал болтать. Дмитрий молчал, пытаясь прийти в себя после неприятного диалога. Слишком много всего. Слишком. Жестокая судьба. Еще и рука по-прежнему не слушалась, неприятно-холодная, с потемневшими пальцами и белесыми полукружьями ногтей.

– Слушай, у нас весь бункер гудит о возвращении Птички – все слухи, слухи. Где ты ее нашел? После того, как она пропала, многие поговаривали о том, что Геннадий Львович запер в Мытищах непослушную дочь, и вряд ли она вернется. Когда случился взрыв, наши ходили на разведку, и Геннадий сказал, что Аля была в убежище в тот день и погибла вместе со всеми. А нет, она тут – призрак прошлого. Птичка ведь гениальная дрессировщица, она в одиночку к самым страшным тварям совалась, по поверхности расхаживала, как у себя дома, ничего не боялась, в лес лазила, пока там грибы не появились, и все мутанты ей – как комнатные болонки. Леушевский так жалел, что Алю забирают в Мытищи, наш питомник многое потерял с ее уходом, – рассказывал Алексей.

– Говоришь, с мутантами на короткой ноге? – переспросил Дима, выйдя из своего мрачного оцепенения.

Его мучило нехорошее предчувствие, ожидание худшего. Доктор Менгеле всегда все видит и знает. Быть беде.

– Мы можем сейчас пойти к Але? Где она? – тревожно спросил Дмитрий.