Призраки прошлого

– А боль – всего лишь физика, просто нервные импульсы передаются в мозг. Но вы же не хотите, чтобы я сейчас разбил вам лицо? Дайте снотворное, и разойдемся по постелям, конфронтации будут завтра, – парировал юноша, всеми силами пытаясь сохранять спокойствие.

Просто промолчать. Возможно, унизиться. Душа потом перестанет ныть и болеть, зато Аля будет в порядке. Сейчас главное – помочь ей, а все остальное позже. Он непременно поквитается с Доктором Менгеле, придет момент, когда тому припомнятся все обиды и слезы. Но не сейчас. Вдохнуть. Выдохнуть. Раз. Два. Три. Только спокойствие.

– Очень смелый стал. Возьми в шкафчике, там есть ампулы. Кстати, я тебе не враг, твоя выходка прощена, не стоит со мной воевать. Я призываю к сотрудничеству, это конструктивно. А Алевтине верить не советую, она далеко не такая белая овечка, какой прикидывается, и способна на подлость и предательство, – Геннадий Львович пристально наблюдал за Димой, в полумраке еще больше похожий на паука в своей паутине.

– Вам ли это говорить, – устало пробормотал ученик у самой двери. – Доброй ночи, Доктор Менгеле.

Алевтина лежала на спине, уставившись в потолок, и из уголков ее глаз на подушку катились слезы.

– Ну, что ты, – юноша тыльной стороной ладони вытер ее щеки. – Повернись, я поставлю укол, снотворное, тебе станет легче.

– Это не больно? – совсем по-детски спросила Аля. – Я стала бояться теперь. Узнала, как это на самом деле бывает, что такое по-настоящему больно. Сначала очень хотелось спать, перед глазами будто радуга расплывалась, усыпляла, становилось тепло. Темнота… А потом словно вспышка, я ослепла, оглохла, мне казалось, что моя личность где-то за стеклом бьется, а тело не слушается, невозможно даже кричать. Каждая клеточка просто горит, это… я не знаю, как сказать, но теперь готова все на свете отдать или сделать, чтобы такого больше не испытывать…

– Тише, тише, Птичка. Спи, тебе нужны силы, ты пережила настоящий кошмар. Я рядом с тобой, всегда рядом, – шептал Дима, обнимая ее, перебирая в руках мягкие каштановые кудри.

Пусть любовь – химия, и все это глупости. Пусть Доктор Менгеле говорит что угодно. Ради Алевтины он был готов на любые подвиги.

Глава 11 Приказ

Дима проснулся рано и лежал, глядя в потолок. После сна вчерашнее потрясение несколько померкло, и пришли мысли. Они роились в сознании – настойчивые, больно жалящие. Ну, вот и все – начался новый цикл. Отказать Доктору Менгеле теперь нельзя, снова пойти на принцип и попытаться отстоять свои убеждения – невозможно, учитель все-таки был прав, когда говорил, что чувства делают человека слабым и зависимым. Так и есть.

Алевтина, его самая дорогая на свете, его Птичка, свернулась в клубочек, лицо было укрыто каштановой вуалью волос, тонкая рука с удивительно изящными пальчиками лежала поверх шерстяного пледа.

Диме думалось, что после Катастрофы в мире осталось мало красивых женщин, их красоту убивала тяжелая работа, отсутствие витаминов и солнечного света, короткие стрижки в целях гигиены, опущенные вниз краешки губ, ранние морщинки в уголках глаз. Аля была не такой, все невзгоды и лишения не отобрали у нее удивительного природного очарования. Может, влюбленному юноше лишь казалось? Кто знает.

Девушка действительно была птичкой – запертая в клетку, но не потерявшая крылья. Она готова была лететь – только дай волю. Молодой ученый с горечью осознавал, что он – не такой. В нем не было желания идти вперед, лишь усталое безразличие. Даже получи он свободу – что с ней делать? Куда стремиться? Будущее туманно, прошлое – отвратительно, настоящее тревожно и безрадостно.

Дмитрию казалось, он никогда не имел своего «я». Всегда жил по указке, всегда знал, что ему отдадут приказ, который надо будет выполнить, не думая. Его блестящий ум никогда не занимала рефлексия, мысли о том, что есть добро, справедливость, истина, никогда не мучили его сверх должного, все это ему объяснял наставник, не давая поднять голову и задуматься. Тот роковой день, когда прорвалась плотина, когда стало слишком много вопросов, ответы на которые приходили через боль, через кровь, оказался непосильной ношей для юноши. Так сложно… Будто переломилось что-то внутри, что-то кончилось. Как хотелось все вернуть вспять, и как не хотелось возвращать!

И вот теперь будто все звезды вновь сошлись – можно было перестать думать о вечном, отдать себя в руки Геннадия Львовича, который точно скажет, как правильно, пусть у него своя, особая правда. Так почему же душа противится, почему так ноет и кусает что-то внутри?

Перед глазами вставали последние листы дневника Алексеевой. «Все просто и ясно, никакой рефлексии, пусть этим занимаются командиры. Как там звучит девиз на стене второго этажа? Послушание и труд – основа хорошей жизни? Порой мне даже кажется, что Рябушев действительно создал идеальную систему».

Может быть, Марина была права в своих последних размышлениях? Может быть, это высшее счастье – когда другие думают за тебя?