Призраки стекла (ЛП)

Туман целовал освещенную луной землю, прижавшись к ней, словно эфемерное покрывало могло защитить дремлющих жителей от холода. Мох мягким шлейфом стелился по утопленным могилам и старым, витым железным воротам, достигая, наконец, основания высоченных дубов, чьи длинные ветви раскинулись в широком, переплетенном покое.

Я дрожала от влажного холода, чувствуя, как меня пробирает до костей. Волосы от влажности завились, а нос, я была уверена, стал ярко-красным. Я застегнула куртку до самого подбородка и, стараясь не споткнуться о палки и камни, следовала за Эфраимом.

Его ничто здесь не трогало. Так было всегда.

Хотя его родители покоились вдали от нашего пути, я знала, что он думал о них. О летающих штуках, падающих с неба. Об огненных авариях, о потерянных днях и пустых комнатах, которые уже никогда не будут такими, как прежде. А как иначе?

Я думала о том же.

Я думала о жестокой воде и о брате, с которым мы были так похожи. Он был в моем сердце.

Я думала о дедушке. И об отце Перси, Калебе.

Но именно так и поступают на кладбище.

Ты думаешь о мертвых и о том, что однажды присоединишься к ним там, под землей.

Какое место для упокоения.

Бонавентура была меланхоличной сказкой. Неожиданный готический символ поэзии и дремлющих пыльных эпитафий.

Когда-то, давным-давно, на этом месте стояла прекрасная усадьба. Как-то ночью хозяин устроил грандиозную вечеринку. На ней присутствовали все самые знатные жители Саванны. Но когда наверху уронили фонарь, начался пожар, который все разрастался и разрастался, пока хозяину не сообщили, что ад уже не остановить. И тогда они вывели всех людей на улицу, нагрузив каждого столами и стульями, а также всеми предметами серебра, хрусталя и искусства, которые только можно было унести. Даже музыканты перенесли свои инструменты на лужайку, и гости продолжили танцевать и веселиться под жестокое великолепие пылающего особняка.

Пепел к пеплу.

Я переводила взгляд с одного белого сверкающего обелиска на другой, на потускневшие мраморные и гранитные гробницы, на впалые щеки херувимов и измученные горем лица плачущих серафимов, пока, наконец, мой взгляд не остановился на лице нашего любимого ангела.

Она лежала и смотрела на меня в томительной скорби с высоты огромного памятника Уильяму и Джулии.

— Поторопись, жена, — сказал Эфраим. — Мы не знаем, кто еще может быть здесь.

Каменный ангел наблюдал за нашим приближением, когда мы вышли из-за деревьев, прошли мимо Сета и Алистера, затем мимо тридцати или около того надгробий забытых членов семьи и дальше туда, где на границе участка спящих вечным сном Дарлингов стоял неприметный камень.

Я присела на корточки, чтобы изучить его. По нижнему краю рос изумрудный мох, а углы из белого мрамора были настолько гладкими, что на ощупь казались почти мягкими. Он был небольшим, его легко можно было спутать с подножием или отдельным памятником. Но в центре его был неглубокий оттиск, крошечная эпитафия.

Ты спишь, Пенелопа. 1930.

Я провела онемевшими, дрожащими пальцами по словам.

— Что-нибудь интересное? — прошептал Эфраим.

— Это она, — сказала я. — Дай мне секунду.

— До полуночи осталось не так много времени, — сказал Эфраим. — Теперь, когда твое любопытство удовлетворено, я предлагаю вернуться сюда при свете дня.

— Минутку, пожалуйста. Дай мне впитать в себя тот факт, что я была права. Эфраим, у нас уже что-то получается.

— О, да. Если бы я только мог запечатать этот момент в бутылку.

— Сарказм ниже твоего достоинства.

— Напротив.

Я вздохнула и провела кончиком пальца по тонкому контуру имени Пенелопы.

Странно, что ее похоронили здесь, на краю участка, так далеко от родителей. Да и вообще далеко от всех. Я посмотрела налево. Ее братья, Баннер и Джеймс, были похоронены на противоположном конце участка вместе со своими семьями. Рядом с ней не было никого, кто был бы близок ей при жизни.

— Бедная девочка, — прошептала я.

— Грустно, когда видишь детей, не так ли? — глубокий, незнакомый голос раздался с главной кладбищенской дорожки за нашими спинами.

От неожиданности я ужасно испугалась, наполовину вскочив, наполовину упав назад, на крепкие ноги Эфраима.

Эфраим резко повернулся к гостю, его рука метнулась к задней части джинсов.

Он взял пистолет.

И посмотрел на меня, явно предупреждая, чтобы я молчала и следовала его примеру.

— Как дела, друг? — голос Эфраима был опасно ровным.

Мужчина указал пальцем на маленькое надгробие рядом со мной.

— Надгробия. Детские надгробия. — Его темные глаза сверкали на фоне полуночной кожи. Он небрежно улыбнулся с края маленькой грунтовой дорожки и засунул солнцезащитные очки в передний карман рубашки.

Я выпрямилась, узнав его.

— Соломон?

Глаза мужчины расширились, но он ничего не ответил. Я запоздало поняла, что, хотя они могли бы быть братьями, этот человек не был моим давним другом.

— Детские надгробия — самые печальные, — повторил он.

— Да. — Я встала, постаравшись, чтобы ноги перестали дрожать. — Я согласна.

Эфраим бросил на меня предостерегающий взгляд.

Мужчина переступил с ноги на ногу и указал в сторону ангела Дарлинга.