Призраки в горах

Лишь вдали, словно нарисованные и как будто оторванные от горизонта, в знойном мареве небес вздымаются гряды гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся вверх вершинами, на которых, точно белоснежные чалмы, ясно светится снег. Туда, все ближе и ближе к ним, где наверняка в горных распадках и ущельях таится спасительная прохлада, убегает лента дороги.

Олег, убаюканный монотонным движением колонны, смотрел на окружающий однообразный пейзаж. В справочниках это значилось «горно-пустынная местность», и он как-то отрешенно осознавал, что эту землю чужого, сопредельного государства, безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это бездонное синее небо с редкими, похожими на клочья ваты облаками, не приносящими дождя, этот пышущий жаром круг солнца, эти далекие и неясные горы – все это надо будет принять сердцем, может быть, даже полюбить, а уж привыкнуть к этому – наверняка. И едут они сюда не в кратковременную туристическую поездку, а на длительный срок, и многие из этих ребят, которые сидят с ним плечом к плечу и так беззаботно балагурят, останутся здесь навечно.

Позади остались торжественные проводы, красные знамена и транспаранты с лозунгами, сверкающая на солнце гремящая медь военных духовых оркестров, напутственные речи, переправа на сноровистом и емком пароме по светло-коричневым мутным водам довольно широкой Амударьи, снова музыка на другом берегу, и снова речи, но уже на чужом языке, с переводчиками, советские и афганские флаги, белые и черные чалмы афганцев…

А после была дорога. Сначала она пролегала почти по такой же, как и в советской Средней Азии, местности, кишлаки мало чем отличались от наших – такие же глинобитные высокие дувалы, дома с плоскими кровлями, курчавая поросль виноградников над крышами, и поля, разлинованные ровными ниточками арыков. Все почти то же самое, разве что выглядит поплоше да победнее, и лица встречающихся людей задеревенели в привычном напряжении и беспокойстве.

А дорога уводила все дальше и дальше. Все реже стали попадаться селения, и были они все меньше и меньше, по нескольку домиков, обнесенных, словно крепостным валом, стеной из коричневой мазаной, местами пересохшей на солнце, полопавшейся глины. Чем дальше на юг уводила колонну дорога, тем круче вздымались холмы и безжизненнее становилась иссушенная солнцем окружающая местность.

Машина, в которой ехал Олег, была в самой середине автоколонны. Когда спускались по петляющей ленте шоссе в очередную долину, хорошо просматривалась вся транспортная цепочка. Возглавлял ее, задавая темп движению, юркий и быстрый БТР, тускло поблескивающий зелеными броневыми боками и круглой, как надвинутая на лоб шапка, башней с выставленным вперед коротким дулом скорострельной пушки. Иногда становились видны открытые люки и в них головы со шлемами. За бронетранспортером сноровисто катили «Уралы» и «КамАЗы» – тяжелые длинные сигары их кузовов с грузами были закрыты выгоревшими на солнце брезентовыми чехлами. Сзади, следом за вездеходами, в одном из которых ехал Олег, по серпантину дороги скользили шесть «КамАЗов», груженных связками длинных черных труб, и машина техобслуживания, грузовик с фанерным коробом над кузовом, выкрашенным в защитную зеленую краску. Последними шли две боевые машины пехоты. Вся колонна целиком, словно изогнутая гибкая гусеница, становилась видна только тогда, когда машина Олега оказывалась внизу очередной долины. Встречный горячий воздух, несущий запахи терпковатого горного сухотравья и солоноватой пыли, обдувал загорелые мальчишеские лица солдат, трепал расстегнутые вороты курток. Сидеть на деревянных скамьях было жестковато, на ухабах автомат тяжело бил по ногам. Но ребята вокруг, сидящие плотными рядками, казалось, не замечали этих неудобств, из их молодых луженых глоток, побеждая посвисты ветра, вырывалось мощное:

Через две, через две зимы,
Через две, через две весны,
Отслужу, отслужу как надо
И вернусь!..

Олег, теперь уже сержант Бестужев, сидел во втором ряду, положив руки на автомат. Он, наверняка, был точно таким же, как и окружающие его парни, – запыленным, обветренным, обожженным до кирпичной красноты немилосердным азиатским солнцем. Он так же, как и остальные, делал короткие полные вдохи и широко открывал рот, но не слышал собственного голоса. От этого казалось, что Олег, несмотря на все свои усилия, не участвует в общем хоре. И вдруг с грустью подумал, что и не нужно бы ему петь эту песню со всеми.

Прямо перед ним возвышалась квадратная спина и загорелый кирпичный затылок прапорщика Пикаржевского. Рядом – локти и плечи товарищей и в то же время его подчиненных солдат отделения, командиром которого на время следования назначен был он, сержант Бестужев.