Призраки войны

«Скорой» бабушка не дождалась. Она умерла на руках у соседки, крикливой, вздорной и неряшливой Клавы. Она, а не я в последний момент пыталась напоить бабулю водой с корвалолом. Стакан выпал из бессильно разжавшихся бабушкиных рук, разбившись на мелкие осколки. Льдисто хрустя, они ломались под ногами всё новых людей, приходивших к нам до самой поздней ночи. Каждый раз этот хруст на мгновение возвращал меня к действительности. «Нужно встать и подмести их», – говорила я себе, но эта мысль тут же гасла, задуваемая жёстким ветром горя и одиночества.

Стеклянная крошка и подсохшая лужица воды с резким лекарственным запахом… Комната, болезненно яркий электрический свет в хрусталиках люстры, алая герань на подоконнике, – всё это осталось, а бабушка ушла. Ушла навсегда, и меня не было рядом. Мне было отказано в последнем утешении, в последнем «прости».

«Прости меня Ната, прости… Я предала тебя. Я всю жизнь предавала тебя, думая только о себе. Наверное, из-за этого ты ушла, даже не простившись со мной. Прости меня!!!»

Теперь можно кричать и биться головой о стену, можно, воя, упасть лицом на шершавый ворс ковра, но это ничего не изменит. Я осталась одна, навечно припечатав себя клеймом эгоистки и предательницы.

Странно, никогда раньше я не задумывалась о том, сколько моей бабушке лет. Во мне постоянно жила неизменная, детская надежда, что она будет со мной всегда. Баба Ната ничуть не походила на сварливых, согбенных жизнью, желчных старух. До самого последнего дня она сохраняла удивительную девичью стройность и живость. Может быть, поэтому я никогда не называла её «бабушка». Все эти годы она для меня была просто «Ната». В этом обращении по имени было нечто дружески-заговорщицкое, напрочь стирающее возрастной разрыв.

Пожалуй, не было в жизни ничего такого, чего бы Ната не умела. Она пекла вкусные пирожки, перешивала на меня старые мамины платья, наводила ослепительный блеск на кухонные кастрюли, помогала мне готовить уроки и рассказывала удивительные сказки о цветах и принцессах, от которых у меня сладко замирало сердце.

Когда-то очень давно был в моей жизни и дед. Правда, его я помню совсем плохо. Почему-то осталась в памяти высокая, костлявая фигура, мешковатый, тёмно-серый пиджак, с каким-то царапающим значком на лацкане, щека, покрытая жёсткой, как проволока, серебристой щетиной, конфета, вся в мелких табачных крошках, лежащая на широкой твердой ладони и странное обращение к бабушке: «Девочка моя любимая».

Мама тоже когда-то была, но появлялась она в моей жизни лишь периодически. В её отсутствие она неизменно упоминалась с какими-то сложными, малопонятными и оттого таинственными словами: «кандидатская», «радиоуглеродный анализ», «термолюминесценция», «стратиграфия». Но всё это лингвистическое великолепие перекрывались словом, представлявшимся мне чем-то огромным, многослойным, многомерным и неотвратимым – «экспедиция». Ведь именно в нём постоянно исчезала мама.

Возвращалась она обычно ненадолго, привнося в замкнутый мирок нашей квартиры странные, волнующие запахи и вещи. Эти моменты неизменно наполняли меня щенячьей радостью. Я с завидным упорством совала всюду свой нос, преисполненная одной мыслью – не потерять ни крупицы столь драгоценного маминого внимания. Я таскала ей свои рисунки и книги, показывала засушенные цветы и кукол, взахлёб рассказывала о том, что соседский Лёшка недавно разрешил мне поиграть с щенком по имени Дик и обещал подарить мне котёнка. Я наслаждалась вниманием, купалась в нём, словно в живой воде. Первый день проходил в радостной суете, а затем наступали будни.

– Прекрати стучать, я работаю, – холодно произносила мама, на миг, оторвавшись от бумаг, и глядя сквозь меня отсутствующим взглядом. В этот момент я действительно занималась, на чей-то взгляд, совершенно бестолковым делом – колотила кубиком о кубик. Мамину просьбу я пропускала мимо ушей, принимаясь стучать с ещё большей яростью. Это был мой протест против того, что я, не успев почувствовать себя в центре внимания, вновь лишилась его.

– Ты долго будешь испытывать моё терпение? – это говорилось уже чуть громче с нотками раздражения, и красивые мамины губы зло поджимались, превращая рот в тонкую нить.

От этой холодной фразы меня захлёстывали страх и злость, и я, уже сама не понимая, что творю, начинала расшвыривать кукол, игрушки и кубики. Я знала, что за всем этим незамедлительно последует наказание, но оно не пугало меня, потому что в груди и так всё выло от боли: «Мама не любит меня, не любит, не любит!!!». Теперь ничто другое в мире не могло причинить мне страдания большего.

– Убери от меня эту дрянь! Она нарочно мне мешает!!! Её вообще в мое отсутствие кто-нибудь воспитывает?!! Когда она научится соображать, что можно, а что нельзя?! – спустя секунду кричала мама бабушке, вбегавшей в комнату из кухни с испачканными мукой руками. В такие минуты в глазах у Наты появлялось какое-то совершенно растерянное, беспомощное, детское выражение, словно, она тоже была маленькой девочкой, которую сурово отчитывают.