Призраки войны

До вечера мы возились с котёнком, устроив ему кукольную комнату и кровать. День пролетел незаметно, и первую ночь за время бабушкиного отсутствия я спала спокойно, убаюканная уютным мурчанием Маркиза, чувствуя рядом с собой тепло его крошечного тельца.

А утром вернулась бабушка и, вздохнув, сказала странную фразу:

– Ну, вот Ирочка, остались мы одни…

– Почему одни? – наивно осведомилась я, – нас даже больше стало. Это Маркиз, он будет жить с нами и расти вместе со мной. Его Лёша принёс.

Бабушка, как-то странно посмотрела на меня и ушла в свою комнату, непривычно приволакивая ноги, словно тащила за собой тяжёлые сумки. Потом она всхлипывала, звенела пузырьками с лекарствами, а я почему-то не могла себя заставить войти в её комнату, будто вместе с бабушкой вошло туда что-то безымянное, непонятное и очень страшное, вроде той темноты, которая прорывалась в мою комнату в кошмарных снах.

А потом мы зажили, как обычно. Снова были волшебные сказки на ночь, походы за грибами и лечебными травами в ближайший лес и вкусные пирожки по воскресеньям.

О том, почему так долго не возвращается мама, я не спрашивала. Её длительные отсутствия были в порядке вещей. И только под Новый год мне взгрустнулось. Неожиданно вспомнилось, что мама обычно в это время всегда была дома, причём не сердитая, а очень весёлая. Она, напевая, готовила с бабушкой праздничный стол, и мы все вместе наряжали ёлку.

– А мама что нас бросила? – неожиданно спросила я у бабушки, в какое-то мгновение, почувствовав себя не только покинутой, но и ограбленной, – ведь привычных замысловатых подарков: перламутровых раковин, в которых шумело море, камушков с отпечатками неизвестных растений, коралловых бус и вееров из перьев неведомых ярких птиц не было.

– Ну, что ты?! Мама никогда бы нас не бросила. Она же нас любит, а любимых не бросают, – твёрдо и спокойно ответила бабушка.

– Значит, она нас забыла раз не возвращается. Вот мы, Ната, с тобой одни и остались, – по-взрослому вздохнула я, неожиданно вспомнив ту давнюю бабушкину фразу.

– Ирочка, никогда так больше не говори. Любимые люди никогда нас не забывают. Просто случается так, что они уходят, и мы их не видим. Но нужно знать, что до тех пор, пока мы их помним и любим, они всегда рядом, – уверенно глядя мне в глаза, сказала бабушка.

– Это как невидимки в заколдованном замке, да? – восторженно осведомилась я, заинтригованная не столько самой фразой, сколько тоном, которым она была сказана.

– Можно и так сказать, – поразмыслив немного, ответила бабушка.

И вот теперь и бабушка тоже перешла в разряд «невидимок». С её смертью в жизни моей возникла пустота, словно лишилась я в одночасье руки или ноги. Вечером после похорон, обезумев от давящей тишины квартиры, я, наплевав на гордость, позвонила Денису. Мне очень нужно было услышать чей-нибудь родной голос и опереться на дружеское плечо.

– Сколько ей было, твоей бабке? – осведомился Денис в ответ на мои невнятные жалобы. – Восемьдесят два? Ну, и что ты хочешь? Она свое отжила… Впрочем, соболезную…

Всё это было произнесено бодрым тоном человека, обладающего несокрушимым здоровьем и непоколебимой уверенностью в том, что болезни и старость его самого обойдут стороной.

Я немного помолчала, ожидая, что Денис предложит приехать к нему и, мечтая, как мы долго будем лежать, обнявшись в ласковой темноте, сужающей целый мир до двух тел, согревающих друг друга, и двух сердец, бьющихся в такт. Я заранее представляла, как от его поцелуев и ласковых прикосновений, растает во мне сгусток боли, холода и страха. Но Денис поспешил завершить разговор, сославшись на завтрашний семинар, к которому он совершенно не готов, и повесил трубку, напоследок посоветовав мне «не раскисать, потому что в этом мире тленно абсолютно всё».

Эту мимолетную холодность простить Денису я не смогла, интуитивно почувствовав, что меня предали, – ведь никто другой, при всем желании не смог бы мне в тот вечер сделать больнее. Потом я изредка встречала в коридорах университета свою бывшую любовь, но проскакивала мимо, холодно кивнув. Денис тоже никаких попыток к примирению не предпринимал, и я чувствовала, как с каждым днём ширится и растёт в моей груди ледяной ком обиды.

С горем пополам проучившись октябрь и ноябрь, я вдруг поняла, что утратила к учёбе всякий интерес. Казалось, кто-то сильный и злой выбил у меня из-под ног опору, и я закачалась между небом и землёй, подвешенная на паутине своих горьких мыслей, одиночества, невыплаканной боли и сжигающего чувства вины.