Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Некий Бенё, поклонник Жанны де ла Мот, однажды обедал у нее в обществе Калиостро и потом записал свои впечатления о нем: «Он говорил на каком-то тарабарском языке, полуфранцузском-полуитальянском, постоянно вставляя в свою речь арабские слова и даже не заботясь о том, чтобы переводить их. Говорил сумбурно, перескакивая с одного предмета на другой, и каждую минуту спрашивал, понятно ли он излагает, на что каждый тут же кивал головой. Увлекаясь, он впадал в экстаз, повышал голос и бурно жестикулировал. Но иногда неожиданно прерывал поток своего красноречия, чтобы отпустить какой-нибудь галантный комплимент в адрес хозяйки дома, которую он с комичной серьезностью величал то козочкой, то газелью, то лебедушкой, подбирая самые ласкательные прозвища представителей животного мира. Так было на протяжении всего обеда. До меня не очень дошел смысл его речей. Помню только, что он рассказывал о небесах, о звездах, об алхимии, о философском камне, о каких-то великанах и об огромном городе в центре Африки, где у него масса постоянных корреспондентов; то и дело твердил, что мы прозябаем в глубоком невежестве и даже не подозреваем о тех премудростях, которые доступны его разумению».

Интересно, что не только Бенё, но и многие другие утверждали, будто он постоянно вставлял в свою речь арабские слова. Но когда один немецкий ученый-востоковед заговорил с Калиостро по-арабски, тот ничего не понял. И тарабарщина, на которой он объяснялся, была в какой-то степени вынужденной: он плохо знал французский язык и при всем желании не мог выражать свои мысли более вразумительно. Ему приходилось облекать их в такие туманные формы, что люди малообразованные, дабы не обнаружить своего невежества, склонны были видеть в этом глубокий смысл. С другой стороны, он умышленно избегал какой бы то ни было конкретности, предпочитая воздействовать на воображение слушателей, нежели обращаться к их разуму.

В 1785 году (роковой год, ознаменованный процессом об ожерелье) Калиостро наконец решает, что настало время покорить столицу мира, и окончательно перебирается в Париж. Он поселяется в том же квартале Марэ, который уже освоили супруги де ла Мот, в доме на углу улицы Сен-Клод и бульвара Бомарше.

Как и в случае с Роганом, Калиостро снова прекрасно все рассчитал и выбрал самый подходящий момент. Именно сейчас Париж, как никогда, нуждался в чудо-докторе. Парижане всегда были падки до сенсаций, а в этот период началось прямо-таки повальное увлечение медициной. В связи с бурным расцветом естественных наук врачи приобретали все больший вес в обществе и начинали играть в аристократических домах ту роль, которая прежде принадлежала духовникам. Сама же медицина для многих стала предметом модных причуд, и дамы с величайшим пылом предавались этому повальному увлечению. Молодая графиня Куани, например, воспылала такой страстью к анатомии, что во все путешествия брала с собой сундук с трупом, предназначенным для вскрытия. А поклонники графини Вуазенон тиснули в «Журнале ученых» сообщение о том, что она якобы избрана председателем городской коллегии врачей. И что интересно, графиня нашла это вполне естественным.

Когда Калиостро прибыл в Париж, предыдущий чудо-доктор Месмер, прославившийся своим открытием животного магнетизма, как раз вышел из моды и исчез, набив себе карманы. Слава Калиостро опередила его, и он стал желанным гостем во всех аристократических салонах. Поклонники распространяли его портрет, отпечатанный тысячными тиражами и снабженный следующим дифирамбом:

Взгляни на альтруиста — он привык
Спешить на помощь к бедным каждый миг.
Для блага ближнего он жизни не жалеет,
Стремлением к добру себе он сердце греет[22]

.

Роган встречает его с распростертыми объятиями, сразу заваливает подарками и просит предсказать, как сложатся его отношения с королевой. Калиостро далеко не в восторге от того, что в это дело встряла Жанна де ла Мот (кому же понравится, когда вторгаются на его охотничьи угодья?), но не видит с ее стороны серьезной опасности. В его интересах поддерживать в Рогане надежду — ведь люди не любят тех, кто пророчит им всякие напасти.

У де ла Мота была пятнадцатилетняя родственница Мари Жанна де ла Тур. Как выяснилось, эта юная особа обладала всеми данными, необходимыми, по мнению Калиостро, для идеального медиума: ангельской непорочностью, на редкость впечатлительной натурой и голубыми глазами. Кроме того, вышеназванный ангел появился на свет под знаком Козерога. Мать Мари Жанны, испытывавшая в данный момент материальные затруднения, с готовностью доверила свою дочь Рогану и Калиостро, решив, что уж с кардиналами-то при всех обстоятельствах необходимо поддерживать добрые отношения.

Калиостро принял девушку в номере отеля «Страсбург», где он оборудовал себе лабораторию.

— Барышня, вы действительно непорочны? — спросил он без обиняков.

— Конечно, сударь.