Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

— Над этим стоит подумать, — ответил я. — Конечно, жаль прерывать интересный разговор…

— Пожалуй, он слишком затянулся. А впрочем… все будет зависеть от вас.

— То есть?

— Пересядьте к письменному столу и опишите все, что вы видели позавчера в Ллэнвигане.

Я поднялся, снова вспомнив об «Этике» Канта.

— Элен, для мужчины нет более страшного наказания, чем разлучиться с вами. Это ужасно, невыносимо… но я все-таки уйду. Никаких письменных свидетельств я оставлять не собираюсь, даже не надейтесь.

— Что ж, тогда уходите, — сказала Элен, и не успел я опомниться, как она уже оказалась в соседней комнате и, лежа в постели, смотрела на меня с вызывающей улыбкой.

Просто не представляю, сколько ей пришлось тренироваться, чтобы достигнуть такого фантастического результата: суметь раздеться в считанные секунды. У меня этот процесс всегда отнимал гораздо больше времени. И вообще, с мужской экипировкой управиться намного трудней. Чего стоит хотя бы расшнуровать ботинки: когда торопишься, эти проклятые шнурки обязательно начинают запутываться в узлы.

Элен Сент-Клер действительно умела щедро одаривать мужчин. Никогда еще у меня не было такой насыщенной, такой богатой впечатлениями ночи любви. Каждое движение гибкого и чувственного тела, которое я сжимал в объятиях, погружало меня в пучину блаженства, неиссякаемого и непостижимого, как море. Весь мир исчез, осталось только упоительное забытье, в котором я растворился без остатка…

С первыми лучами я очнулся от короткого глубокого сна, словно вынырнул из тьмы беспамятства. Рядом спала женщина, ее золотистые волосы разметались на подушке, бледное лицо излучало холодную красоту мраморной статуи.

Я поднялся, подошел к окну, закурил сигарету. Над аккуратными зелеными газонами Гайд-парка колыхались клочья тумана, контуры деревьев казались расплывчатыми, смазанными, как на эскизе, небрежно набросанном торопливой рукой, — все это создавало ощущение иллюзорности, нереальности происходящего, и в душу закрадывалась смутная тревога…

— Mon cher[10], — сказала Элен, проснувшаяся от запаха сигаретного дыма.

Я подошел к ней и рассеянно поцеловал ей руку.

— Ну как? — спросила она. — Ты еще не передумал?

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Все то же, милый. Ты ведь знаешь, что мне нужно… Сядь и опиши все, что ты видел в ту ночь.

В ее тоне сквозило легкое раздражение, как будто она досадовала на мою забывчивость, ничуть не сомневаясь, что я исполню ее просьбу.

Я готов был убить ее и сгорал от стыда.

Мы позавтракали, после чего настала пора прощаться.

Сидя на кровати, она одарила меня дружелюбной улыбкой и промолвила:

— Mon cher, ты был очень мил, и отныне я всегда буду рада тебя видеть. Но только после того, как ты напишешь ту бумагу. А до тех пор я с тобой даже разговаривать не буду. Но ты же напишешь, правда? Итак, до завтра!

На улице я сразу продрог, поскольку не выспался, к тому же почувствовал, что выгляжу сейчас довольно нелепо в своем вечернем костюме. Хорошо, что удалось быстро поймать такси.

Устроившись на заднем сиденье, я начал обдумывать то, что произошло, — и, кажется, разгадал тактику Элен Сент-Клер. По-видимому, она настолько убеждена в неотразимости своих чар, что, по ее мнению, ни один мужчина, вступивший с ней в интимную связь, уже не сможет больше жить без нее. Он просто изведется от безумного вожделения, без конца восстанавливая в памяти все подробности упоительной и бурной ночи любви. Вот тут-то и можно будет вить из него веревки.

Что ж, этот расчет, в принципе, верен, но она не учла одного: я ведь не Кристофоли, который после ночи, проведенной с ней, впал в полную прострацию, слоняясь из угла в угол с бессмысленной улыбкой блаженного, а когда она сбежала, тихо помрачился рассудком. Я после такой же ночи не испытывал ничего, кроме желания выспаться и угрызений совести.

Я ведь не какой-нибудь зеленый юнец, чтобы впадать в экстаз и сходить с ума от несравненных прелестей Элен и от ее сверхъестественной сексуальности. Я ищу в женщинах нечто совершенно иное, стараюсь увидеть то, чего в них, возможно, и нет; каждая из них для меня что-то символизирует. Одну, например, я любил за то, что она олицетворяла Швецию, другую — за хрупкость и изящество севрской фарфоровой статуэтки восемнадцатого века. Третья казалась мне Жанной д’Арк, четвертая — тысячегрудой Дианой Эфесской. А целуя Цинтию, я испытывал ощущение, будто флиртую с английскими сонетами, написанными пятистопным ямбом.

Элен Сент-Клер привлекала меня тем, что она являлась воплощением Греха. Но теперь у меня словно пелена упала с глаз. Развеялся окружавший ее ореол таинственности, возбуждение прошло, и она больше не вызывала во мне никаких эмоций. Я был уверен, что на этом наши отношения закончились.

Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что я снова вступлю в любовную связь с Элен, я бы просто рассмеялся в лицо этому человеку, а если бы он вдобавок поведал мне, при каких обстоятельствах это произойдет, наверняка счел бы его сумасшедшим.

* * *