Призвание: маленькое приключение Майки

Руки девицы Арманьяк повисли плетьми. Голубые волосы повисли — она увяла, словно цветок, уставший от солнца.

— Хрю-хрю, — взрыднул Никифор. — Не рвите же мне сердца! Займитесь же чем-нибудь! Претворите в жизнь что-то свое! Особенное! Воспитайте вундеркинда, совершите подвиг!

Гаргамелла вскочила и воздела руки к потолку:

— О! Ведь моя любовь к детям — и есть подвиг. Я вкладываю в малышей самое лучшее, но не знаю, взрастет ли из семян знаний пышное дерево, усыпанное плодами и плюшками. Сомнения терзают меня! Может статься, милые детки не слышат меня! Мой голос кажется им фальшивым! Я пробую открыть им новые горизонты прекрасного, но они — кто знает? — видят меня всего лишь лягушкой на болоте, которая поет свою лягушачью песню, а думает, что у нее колоратурное сопрано?

— Вы прекрасны! Поверьте мне! — закричал Никифор, хватая девицу за руку и прижимая ее к своей груди.

— Как знать, — отвечала девица Арманьяк. Она качала головой, но руки от чужой груди не отнимала. — Если они видят меня лягушкой, а не белым лебедем, то как же я смогу приблизиться к исполнению своего замысла?! — крошка-страдалица уже не кричала, а будто стонала. — Ах! Я хочу заронить яйцо любви, согреть его, за него взволноваться и увидеть, как вылупляется что-то большое и настоящее.

— Зачем вам быть лебедем? Будьте же собой? Вы неподражаемы, восхитительны! Вы полны достоинств! Вы человеческий лебедь! А если и нет, то что ж с того? Ведь не одни лишь лебеди откладывают яйца!

— Кто ж еще? — пылко спросила Гаргамелла.

— Многие, — заверил влюбленный чудак. Он вскинул ружье и принялся беззвучно палить по воображаемым мишеням, приговаривая. — Гуси! Пах! Куропатки! Бум! Ехидны и утконосы! Ба-бах! Глисты-аскариды! Тра-та-та! Они откладывают! Они именно откладывают! И в долгий ящик, и на черный день, и просто на завтра…

— Ах, — всплеснула руками крошечная женщина, заворожено глядя в неведомую даль, где-то над Майкиной головой, где ружье Никифора производило неведомые разрушения. — Какие они молодцы! Птицы! Звери! Звероящеры! Они стараются! Они стремятся! Может быть, им удастся заронить яйцо любви! — на лице ее был написан восторг.

— Мне хотелось бы верить, — опустив ружье, произнес Никифор. — Но знать бы наверняка, способны ли они к любви… Ведь они не люди. У них ведь нет мозгов…

Теперь уж Гаргамелла загорячилась. Она схватила гитару и принялась колотить ею об пол. Струны звенели и рвались, а героическая куколка говорила возвышенно и прекрасно:

— Разве любовь проистекает из мозгов? Разве в голове хранится это возвышенное чувство?! Тогда почему так мало любви в научных журналах и книгах по истории человечества? Почему?

— Дзынь! Брынь! — разрушаясь, жаловалась гитара.

— Нет, мой милый друг, вы не правы, — вскрикивала Гаргамелла. — От мозгов есть польза покорению мира. Но яйцу любви холодно в неоглядном пространстве. Ему нужна нежность, теплота и забота. Его надо согревать, иначе получится не яйцо любви, а всего лишь песчинка в пустом бассейне.

В руках девицы Арманьяк остался один лишь гитарный гриф, а сцена была усыпана фанерными обломками.

— Но ведь песчинка может стать жемчужиной, — сказал Никифор, с восхищением наблюдавший за сценическим буйством. — Из крошечной серенькой частички способно народиться новое чудо.

Гаргамелла одарила Никифора долгим многозначительным взглядом. Майка едва не вскочила со своего места, чтобы прокричать: «Да! Точно! Жемчуга рождаются из песка! А песок из камня! Я своими глазами видела! Там, на берегу озера!».

Но крошечная женщина уже раскинула руки и, словно только что пробудившись, потянулась изо всех сил.

— Я согласна! — счастливо проговорила она. — Пусть это будет не яйцо любви, а всего лишь песчинка! Пускай! Тогда мы станем свидетелями тайного таинства. Мы увидим, как серость превращается в шелковистый жемчуг.

— Божество! — произнес Никифор. — Богиня любви Афродитка!

Он грохнулся перед Гаргамеллой на колени и молитвенно сложил руки. Рисованные сады зашевелились, кажется готовые обдать все вокруг сладким дурманом.

Ситцевая завеса пала.

Девочка осталась с носом. «Хрю-хрю», — чувствительно шмыгал он.

Майкин дух был захвачен не на шутку.

Обдуван Божий

Как в тумане девочка покинула зал. Пошла, не понимая, куда идет, зачем…

Ей хотелось побыть одной. Совсем одной, как той самой песчинке, которая собирается стать жемчугом.

В ушах еще звучали стенания девицы Арманьяк. Гаргамелла была прекрасна, и Никифор был прекрасен, и все было прекрасно так, что Майке хотелось обнять весь этот мир и сказать ему, что она его очень-очень любит.

Но девочка просто шла. Она шла осторожно, боясь расплескать новое чувство.

Дорогу ей перегородил согбенный старик. Его голову покрывала соломенная шляпа-канотье, он был одет в грязноватую рубаху с галстуком-шнурком под тощей жилистой шеей, а в руке держал кривую деревянную трость.

Точнее, трость держала старика. Опираясь на палочку, он горбился посередине пустынного, гулкого коридора и глядел в пол. Будто поджидал кого.