Призвание: маленькое приключение Майки

На следующий день на уроке Лина-Ванна стала спрашивать, кем бы кто хотел стать в этой сказке. Добрая Варька сразу взяла себе невыигрышную черепаху Тортиллу. Коновалов с Силиверстовым чуть не подрались из-за Буратино. Кропоткин захотел быть Карабасом. Иманжигеева согласилась на Лису-Алису. Великанова сказала, что будет Мальвиной. Верка тоже хотела быть Мальвиной, но Великановой уступила. Она сказала, что будет вдумчивым зрителем, и Лина-Ванна ей разрешила. Беренбойм сказал, что согласился бы читать стихи о богатом внутреннем мире, как Пьеро. И поглядел на Великанову.

Майка тут же решила выучить самое красивое стихотворение, какое ей только попадется, выйти к доске и прочесть его так, чтобы всем стало ясно, что у нее тоже есть богатый внутренний мир, а не только мышиные косички и маленький рост.

— Кем же хочет быть Яшина? — спросила Лина-Ванна в самый разгар ее раздумий.

— Крысой Шушарой, — девочка ляпнула первое, что пришло ей в голову.

Смеялись все: и Великанова, и Беренбойм, и Коновалов с Силиверстовым. Лина-Ванна и та проявила непедагогичность. Рассмеялась и Майка, потому что в коллективе иначе нельзя.

— Вешалка, да и только, — сказал папа, жалея дочку, вечером того же дня.

Он тоже смеялся, но по-другому. С ним Майке не было стыдно.

«Яйцо любви»

Теперь Майка словно раздвоилась.

Тело ее скромно сидело в тени фикусовой пальмы в «Актовом зале» на втором этаже «Детского мира»: рот ее был заперт на замок, а руки прилежно сложены на коленях… Но душой Майка витала неизвестно где.

Она смотрела в другой конец комнаты, где было устроено небольшое возвышение с ситцевыми шторками по бокам.

На маленькой сцене, на кривоногом старинном стульчике с круглой спинкой, сидела девица Арманьяк. Ряженая в старинное пышное платье с тонкой талией, Гаргамелла держала в руках гитару с бантом. Голубые волосы ее были распушены по плечам, за спиной куколки цвели рисованные сады, а в ногах лежали пяльцы с мужским портретом, завершенным едва ли наполовину.

Перебирая гитарные струны, она пела:

— Вышиваю
Нерасчетливо, без тщеты.
Добываю
Губ изгиб, четкость черт.
Вызываю
Жизни жизнь, розу роз.
Проступает
Лика блик. В тело шелк
Превращаю…

Песня кончилась, а мысль о ней — так казалось Майке — осталась.

Она тревожила.

— Хочу искать! — вдруг вскричала крошка и бросила гитару.

— Дзынь, — жалобно ответил инструмент, грохнувшись на пол.

— Хрю-хрю, — подтянул кто-то третий.

Майка пригляделась. Этот звук произвел белый треугольник, топорщившийся на стволе нарисованной вишни. Поначалу Майка приняла его за древесный гриб — он был белый, немного вислый, с маслянистым блеском. Но, поглядев повнимательней, девочка поняла, что задник украшен самым настоящим человеческим носом.

— Хрю-хрю, — сочувствовал тот страдающей куколке.

— …Я хочу, чтобы было ожидание, — произнесла Гаргамелла далее, прижимая к груди свои крохотные ладошки и выразительно хлопая разноцветными глазами. — Я хочу, чтобы были пустые страхи, чтобы волнения расцветали на моих щеках розанами…

— Хрю-хрю, — выражал участие нос.

— …Я хочу бороться, искать, найти и не сдаваться, а в итоге обрести счастье с музыкой и танцами…

Муки ее были так неподдельны, что сострадающий носогриб взял и провалился — в стволе нарисованного дерева образовалось дупло. Задник слегка пошевелился, и из-за занавески появился Никифор.

Его костюм был торжественно застегнут на все пуговки, натертая лысина вспыхивала огоньками, а за спиной торчало ружье.

Одежда директора Пана была прежней, но, тем не менее, он выглядел достойным самых художественных чувств. Теперь Никифор выглядел солидным, как антикварный шкаф.

— Ах! — счастливо выдохнула Гаргамелла, увидев Никифора.

— Все сгинет, дорогая, это сезонное, — ласково произнес Никифор, нежно касаясь ее плеча. — Маета пройдет. Соберут баклажаны, в кадушках посолят капусту и твоим терзаниям наступит конец. Ты заживешь лучше прежнего.

Никифор утешал Гаргамеллу. Ружье сочувственно скребло прикладом по полу.

Сомнений быть не могло. Они разыгрывали любовь.

— Хрю-хрю, — это захлюпала носом Майка.

Как и многие девочки, она ужасно любила истории про чувства, хоть и немного стеснялась: в наше трудное время всем, даже маленьким детям надо уметь держать удар, а лить слезы разрешается так редко, что, кажется, лучше уж и не тратить времени даром…

Но любовь, запылавшая на маленькой сцене, между ситцевыми занавесками, была чудесней иностранного сериала «Рабыня Изаура», который девочка впитала вместе с молоком матери. Как тут не прослезиться? Как?

— Я не могу ждать! — воскликнула Гаргамелла, тараща на Никифора свои необыкновенные глаза. Ее голос звенел и серебрился. — Я не умею ждать! Когда ждешь, надо чем-то заниматься, а у меня от ожидания возникает скука. Я лежу, словно сонная выдра, и ничего уж не хочу… — она отвернулась от Никифора, задев подолом платья гитарные струны.

— Дзынь, — снова отозвались они.