Призвание: маленькое приключение Майки

Если Марь-Семенна шествовала по школе, то услышать ее можно было и без всяких ушей. Она плыла, как большой корабль, а ученики бежали впереди — прятаться. От топота множества ног половицы потихоньку дрожали, а учителя спешно цепляли одинаковые лица — они все делались радостные, а глаза у них блестели не хуже каменных директорских бус.

К Марь-Семенне все относились с особым чувством. Даже Майкина мама не пускала ее на порог: снимать мерки для новых платьев она специально ходила к директрисе на дом.

— …потому что хлеб за брюхом не ходит, — объясняла мама.

Судьба долго миловала Майку. Девочка видела директрису крайне редко и издалека, а знала про нее только одно слово.

Демагогия.

В их гимназии всем было известно, что Марь-Семенна любит припечатывать этим словом самые разнообразные явления жизни.

Смешное слово. Майке оно даже нравилось. Она представляла себе двуликого мальчика. Одно лицо у него называлось Дёма, а другое — Гогия.

— Вах, нэ? Ты чего такое говоришь, товарищ, — так Майка представляла себе Гогию.

— У меня к вам дело ответственной важности, — будто бы отвечал ему Дёма. — Я хочу проинформировать, что земля круглая и вертится целыми днями годы напролет.

— Как шаверма-шаурма, да? — ерничал смешливый Гогия. — А чего мы стоим и не падаем, если круглая твоя земля?

— Потому что гравитация, — пояснял Дёма.

— Э, товарищ, какой-такой гравий-та. Не годится так, когда сковородку покупать надо, еду варить-кушать, жить, чтобы на счастье и в добре, — говорил весельчак Гогия.

— Но как же… — горячился умник Дёма.

Так и болтали они ни о чем — Дёма и Гогия — два лица одного двуликого мальчика.

Представлять его Майке было интересней, чем думать, что же в действительности значит это слово.

— Демагогия, — вслед за директрисой повторяла Мирелла-Валерьянна из параллельного класса. Так она отчитывала двоечника Витьку.

— Демагогия, — ругался физрук Ковыляев, когда его команда не побеждала на районном футбольном первенстве.

— Демагогия, — по непонятному поводу ворчал неизвестный Майке дед с палкой, преподававший что-то сложное в старших классах.

— Демахохия, — даже безымянная старушка-уборщица любила выражаться, если ребята шастали по свежевымытому полу.

Взрослые кидались этим словом почем зря, а Майка тихонько веселилась: она фантазировала себе новую болтовню Дёмы и Гогии и так увлекалась, что почти забывала про его главную любительницу.

«Директор — сам по себе, а я — сама по себе», — надеялась Майка.

Не тут-то было.

В их класс директриса пришла в самый неподходящий момент. Всевидящая Марь-Семенна будто знала, что Силиверстов извазюкает доску своими письменами, что Варька Левес обольется водой из вазочки с цветами, а Майка будет во всеуслышание обещать Великановой выдрать ей за подлость все космы. В общем, четвертый «А» развлекался, как умел. Спешил вкусить свободы: перемена закончилась, Лины-Ванны все не было, и этим грех было не воспользоваться.

Все галдели наперебой, а Майка уже была близка к тому, чтобы привести в исполнение свой приговор, но тут грохнула дверь, и в классе моментально сделалось тесно.

— Где ваш педагог? — сказала Марь-Семенна.

Директриса перебегала глазами от одного к другому, словно Лина-Ванна спряталась в кого-то из учеников.

Когда Майка встретилась взглядом с директрисой, ей показалось, что на ее плечах повисли гири. Хорошо хоть глядела Марь-Семенна не очень долго — ее отвлекла Лина-Ванна.

— А сейчас, ребята… — вбежав в класс, начала она и, увидев важную гостью, осеклась. — Здравствуйте.

— Пройдемте, — сказала Марь-Семенна, указывая бледнеющей учительнице на выход.

Та подчинилась.

— Убьет, — уверенно заявил Коновалов.

— Прочтет мораль, — возразил Беренбойм.

Дети сорвались со своих мест и сгрудились у двери, вылавливая обрывки непростого разговора.

Лина-Ванна говорила про «впервые», про «не знаю, как получилось»…

Марь-Семенна молчала. Тяжко.

Лина-Ванна говорила про «высокие показатели успеваемости», про недавний открытый урок, про победу на олимпиаде по математике.

Марь-Семенна молчала. Мучительно.

Лина-Ванна говорила про «потребность ребенка в движении», про «навыки неформального общения».

— Во загнула, — восхитился Силиверстов.

А остальные молча согласились: Лина-Ванна не даст их в обиду. Все объяснит.

Но тут и Марь-Семенна вымолвила свое слово.

— Демагогия.

И всем сразу стало ясно: добром это не кончится.

Как в воду глядели.

Сказав что-то совсем неслышное, директриса ушла. На том уроке девять человек — и даже Великанова — получили двойки.

А после урока Майку вызвали.

— За что? — испугалась она в ответ на указание Лины-Ванны.

Та лишь глаза округлила, будто боялась не меньше девочки.

«Вы, наверное, дурно себя ведете», — нашептал ей вежливый Дёма, когда Майка плелась в директорский кабинет.

Девочка вздохнула: да, балуется, озорничает, учится плохо и недостойный человек.

Она была готова провалиться сквозь землю.

«Вах, какая незадача! — проговорил отзывчивый Гогия. — Слушай, чего скажу. Молчи себе, не думай ничего, подожди, чтоб пар у человека вышел, а как выйдет, так в ноги прямиком вались, плачь-кричи».

— Ну, уж нет, — решительно заявила Майка.