Без режиссера ничего не может происходить на площадке, потому что никто кроме него не видит целого. Только один человек знает целое. Все остальные мыслят дискретно. Режиссер отслеживает состояние артистов, без него у них ничего не получится. Я не умаляю роли артиста. Они сами по себе прекрасны, молодцы, справляются со своими состояниями, но режиссер их ведет за собой за руку. Только режиссер. Он всех ведет за руку на площадке. Режиссер – это человек, который решил, что имеет право снимать кино.
Мне тяжело смотреть игровое кино
Все свое детство я провела в альтернативной реальности. Разыгрывала какие-то сцены сама с собой, разговаривала на разные голоса, существовала в каком-то альтернативном пространстве, которое мне подсказывал большей частью индийский кинематограф. Я жила в нем страстями Митхуна Чакраборти. Примеров другого кино в тот момент у меня не было, потому что мы жили в маленьком поселке, и туда привозили кино раз в неделю, и только индийские фильмы. Надо сказать, что этот альтернативный мир был связан не только с кино, но и с тяжелой ситуацией в детстве. Мне, видимо, было нужно какое-то бегство от реальности, поэтому я и придумывала себе другую жизнь и сюжеты.
У меня появилась в какой-то момент мечта – снимать кино, но она была из разряда «я хочу летать», то есть абсолютно невыполнимой мечтой. Я не представляла, как это возможно, чтобы я из своего маленького поселка вдруг оказалась на «Кинотавре», например, или где-то в кинопространстве.
Вообще сначала я хотела быть актрисой, и даже играла в самодеятельном театре. И каким-то случайным образом, когда я хотела поступать на актерский, оказалось, что в этот год его не набирают. В Москву мне было ехать страшно – она была недосягаемой. В Краснодаре я узнала, что есть еще факультет режиссуры кино и телевидения, и я поступила туда. Но даже когда я там училась, то все равно не верила, что буду заниматься кино. Единственной возможностью после вуза было телевидение, и я какое-то время работала на телике.
Реальным толчком к кинематографу можно назвать мое поступление к Марине Разбежкиной и обучение там. Тогда я поняла, что вообще какой-то есть в этом стержень, какая-то почва под ногами существует. После этой школы я совершила очень качественный рывок, полностью отрезав прошлую жизнь от себя, и начала заниматься именно кино.
Еще на меня сильно повлияли Ульрих Зайдль и Андреа Арнольд. Но это даже не про влияние скорее, а про вдохновение. Как посмотришь хорошее кино, хочется быстро бежать, что-нибудь такое хорошее сделать, потому что после плохого ничего не хочется. Что сильно повлияло, так это документальное кино. Потому что это такие миры, в которые не каждый вхож. Я с удовольствием смотрю документальное кино, но мне тяжело смотреть игровое. Придуманный мир режиссера часто далеко не так уж и разнообразен, в этом смысле жизнь гораздо больше предлагает каких-то человеческих историй. Дает возможность очень подробно посмотреть на среду, которую я не знаю. И для меня просмотр документального кино работает как опыт. Ты после него как будто больше, старше.
Документальное кино убирает ощущение, что ты все знаешь
Надо сказать, что я всегда мечтала снимать именно игровое кино, но без уникального опыта в документальном я бы туда не пришла никогда. Я сняла порядка пяти-шести документальных фильмов, из которых получилось у меня только три. Это те, за которые мне не стыдно. Переход в игровое, мой дебют – «Комбинат „Надежда“» – это такое поле экспериментов, потому что мне было интересно проверить себя, могу ли так вообще, могу ли как-то еще. Документальное кино для меня гораздо более сложное в процессе. Это все время непредвиденные вещи какие-то. Если мы говорим про документальное кино методом школы Разбежкиной – это метод длительного наблюдения, без вмешательства в жизнь героев. Но для меня проблема как раз в коммуникации с героями. Ты все время должен выстраивать отношения очень сложные. Мне это тяжело дается. А еще я не знаю, как мне с маленьким ребенком, с семьей куда-то взять и уехать на год снимать документальное кино. Для меня это стало непреодолимой проблемой.