Призванный хранить

Под снегом было на удивление тепло и уютно, словно в детстве под пуховым одеялом, по которому были вышиты смешные вислоухие собачки, по странной прихоти художника, красного или зелёного цвета — через одну. Из-за этого одеяла ему когда-то очень нравилось болеть — не так, конечно, чтобы лежать в больнице, сносить уколы и капельницы (хотя однажды и такое случилось), а чтобы просто не пойти утром в школу и целый день валяться на диване, разглядывая картинки в книжке Медведева «Баранкин, будь человеком!». А после обеда можно было позвонить Наташе Кулагиной и узнать, что задали на дом. Дело было, конечно, не в задании: он сроду не относился к урокам с излишним трепетом. Дело было в самой Наташе: в её голосе, который он готов был слушать с утра до вечера, её милых и непокорных русых кудряшках, её ясных карих глазах и золотистых веснушках вокруг вздёрнутого носика — последних она отчего-то стеснялась. «Может, мне их совсем вывести? — однажды смущено спросила она. — Говорят, сейчас это запросто»... «Глупая, — искренне испугался он. — В них вся твоя красота!» — «Правда? — Она подумала и осторожно сказала: — А вот у Янки Соловьёвой веснушек вовсе нет». — «При чём здесь Янка?» — «Ну... Ты вчера помог ей перепрыгнуть через лужу...» — «Господи! А то бы она сама через эту лужу, да на своих коротеньких ножках...» — «А она сказала „Спасибо". И так на тебя посмотрела...»

О женщины! Нет, она должна была меня ранцем по башке звездануть.

А потом наступил бы вечер, и сделалось бы немножко тоскливо. Но тоска, если она ненадолго, — это ничего, это не страшно. Тем более если точно знаешь, что скоро придёт с работы мама, щекочуще поцелует тебя в кончик носа и спросит: «Ну как ты тут без меня, малыш?» А потом будет вкусный ужин, и почти настоящая берлога из одеяла со смешными собачками. И сказка на ночь, каждый раз рассказываемая по-разному, с придуманным на ходу сюжетом...

Видения, пришедшие из далёкого далёка, из мира детства, были так отчётливы и приятны, что Антон почти расстроился, когда в его сознание вторгся посторонний шорох.

Он делался всё громче и торопливее — словно кто-то настойчиво скрёбся в дверь. Потом в уютную и тёплую берлогу проникли холодный воздух и свет.

Свет был совсем неяркий: похоже, там, наверху, наступили сумерки. Однако Антон, привыкший к полной темноте, невольно зажмурился.

— Жив, — с истовым облегчением произнёс кто-то. — Копайте скорее, пока он не замёрз!

Сразу пять или шесть заступов стукнули в спрессованный снег. Прошла пара минут — и Антона подхватили на руки (он не чувствовал прикосновений: тело застыло, будто само было сделано изо льда и не гнулось). Сознание опять померкло, окружающий мир поплыл, и звёзды над головой превратились в тускло-белые полосы на тёмном небосклоне. Откуда тут звёзды, удивился Антон про себя. Разве ночь?

И — всё пропало.

Он пришёл в себя от нового запаха — в носу щекотало, он чихнул и попробовал открыть глаза. Вокруг по-прежнему была темнота, но темнота иная: красновато-жёлтая, потрескивающая и пахнущая жареным мясом. Преисподняя, обречённо подумал он. Значит, не врут о загробной жизни. Сейчас прибудет дежурная бригада чертей, меня сочувственно похлопают по плечу (не переживай, мол, старик: кто его знает, что там, в раю — небось скука смертная) и поволокут к котлам, где булькает сера...

Потом он уловил невнятный разговор возле себя и спросил первое, что пришло в голову:

— Вы случайно не спасатели?

Какой-то человек с короткой чёрной бородой и узкими глазами-щёлочками живо обернулся.

— Очнулся? Приподняться можешь?

Антон попробовал сесть. Голова слегка кружилась, но в целом он чувствовал себя неплохо — для человека, который вчера ещё спокойно шагал под рюкзаком в обществе таких же шалопаев, как и он сам, и всерьёз считал машину времени названием рок-группы Макаревича (узнать бы осторожненько, какой сейчас год или хотя бы век — нет, страшно, ещё примут за сумасшедшего...).

Мужчина говорил не по-русски, но Антон понимал его речь: тот, кто по неведомой прихоти послал его сюда, одарил щедрым подарком. Не то пришлось бы изображать глухонемого. Ему сунули в руку изрядный кусок жареной баранины, луковицу и ячменную лепёшку. Лепёшка оказалась жестковатой, но где было обращать внимания на такие мелочи. Есть хотелось ужасно — он впился зубами в мясо, и на некоторое время оно целиком завладело его вниманием. Лишь покончив с доброй его половиной, он стал исподтишка поглядывать на тех, кто спас его из-под лавины.

Странные это были люди. Тёмные лица с высокими скулами, длинные волосы, выбивающиеся из-под островерхих войлочных шапок, подпоясанные меховые куртки, будто нарочно вымазанные углём (чтобы хуже различались в темноте, вдруг понял Антон). Мягкие сапоги из войлока и толстой замши, как у той девушки-аланки, что повстречалась ему на берегу реки Чалалат. И главное — у них было оружие.

Он увидел его, но не сразу осознал то, что видит. А осознав, почувствовал, как желудок отвратительно-мерзким холодным комком скользнул куда-то вверх к горлу.