Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ)

11.30 вечера. Успел. Пират радостно тявкнул и полез гладиться. Ах, чертяка, забыли про тебя с этим праздником. Давай, давай свое ухо. Хороший пес, умный пес, ведь знаешь про цепь, но ее не видишь совсем. Только чую, что грустно тебе бывает. Тоскуешь, брат. А в холодном космосе тоже тоска. И тоже цепь и конура. Сейчас расстегну тебе ошейник. Такая вот она свобода. Но ты сразу не поймешь. Потом когда-нибудь.

Пес ласково заскулил, не желая отпускать треплющую ладонь, но Четыре_пи прощально сжал его мохнатые скулы и отпустил. Оттряхнул брюки и пошел к дверям.

Сорокины смотрели телевизор. Шел какой-то веселый фильм. Четыре_пи уже знал, что этот жанр называется «комедия». С юмором у него не клеилось, поэтому он доверял реакции других людей. Если смеются, значит «комедия». И не важно, что сам разведчик при этом видел на экране лишь повествовательные эпизоды. И чего они хохочут, прямо до слез…, - недоумевал бывало Четыре_пи и списывал все на чужеродность своего восприятия.

В момент, когда он тихонько вошел в общую комнату, телевизор демонстрировал нелепого вихрастого очкарика, который представлялся в присутствии очень симпатичной девушки.

— Петя…, ммм, Саша.

И девушка в экране заразительно засмеялась. И Четыре_пи неожиданно тоже. Потому что это было смешно. Действительно очень смешно.

— О, Леня пришел, — сказала Светлана, и его колени сразу размякли, будто перестали быть опорой. Ведь стоять уже было не нужно. Только обвить ее всю, объять.

Пахло потрясающе. Стол буквально ломился. Салаты, вареная картошка, жаренная курица, котлеты… разносортные соленья, ещё какие-то салаты… И большая чаша с дымящимися пельменями. В центре стола возвышались фирменный самогон, шампанское и графин с морсом. Как все это изобилие могло уместиться в желудках присутствующих, Четыре_пи не представлял. Однако есть хотелось нестерпимо.

— А мы тут гадаем, придёшь — не придёшь, — добродушно усмехнулся Иван Денисович. — Располагайся! Я даже отсюда слышу, как у тебя в животе урчит.

Четыре_пи с удовольствием расположился. Света тут же поставила ему чистую тарелку, снабдила вилкой и ложкой.

— Что тебе положить, Леня?

Ее голос чуть заметно дрожал, и от этого "чуть" он ощутил лёгкую вибрацию на коже. Словно тысячи невесомых крошечных существ забегали по эпителию… Это было незнакомо, но приятно. Он потянулся за хлебом и случайно коснулся ее руки и тут же последовал разряд такой силы, что обычно ровное сердце пилота вдруг забилось бешеной дробью… и захотелось снова коснуться, уже осознанно. И скользить по этой гладкой руке. И дрожать. Она посмотрела ему в глаза, пунцовая, с теряющими скромность губами, и он столько всего сумел распознать в ее расширившихся глазах, что задохнулся, потому что в его вдохе было очень много её.

Глафира Петровна кашлянула.

— Картошки положи, котлет, — сухо сказала она, — Что застыла?

Зрачки сузились, губы выровнялись. Света тыльной стороной ладони поправила выбившуюся прядь, и Четыре_пи заметил маленький золотой цветочек в мочке ее уха. Красиво. Она вся красивая… В ней все красивое. Линии и уголочки, холмики и впадинки. Почему я раньше ничего не замечал. Как это можно не заметить.

Он набросился на еду. Аппетит действительно разыгрался, и теперь он остро чувствовал вкус. На языке, в нёбе, в желудке, в голове. Еда оказывается тоже волновала и радовала. И стало совсем хорошо-хорошо.

— Ну-с, пять минут осталось, — объявил Иван Денисович и потянулся за бутылкой шампанского. — Так и быть, открою для вас эту шипучку. А мы с Ленькой нормального напитка хлебнем.

Пережевывая сочную котлету, Четыре_пи кивнул. Сейчас бы он согласился и на большее. В телевизоре худосочный актер с забавными голосом и мимикой спрашивал сторожа, того самого Петю-Сашу: «А где бабуля?». А рядом сидела красивая девушка и пахла летней зарей, и он чувствовал себя большим бесконечным небом, раскрашенным ее лучами. И Иван Денисович, деловито ковыряющий фольгу на горлышке зеленой бутылки. И неулыбчивая Глафира Петровна, у которой нос, губы и глаза почти такие же как у Светы. И ковер на стене, в узоре которого проступает схема позитронного передатчика. И еле слышное пощелкивание дров в печи. И тепло. Все вокруг складывалось в состояние «как же хорошо». Он не помнил, чтоб ему когда-нибудь было ТАК. А если не помнил, то значит и не было так никогда.

На экране возник престарелый вождь. В строгом костюме, со звездами на груди. Очень больной и вызывавший сострадание. Говорил с трудом и не очень искренне, но вокруг перетекали радужные реки и поэтому все можно было простить. В конце концов, он хороший мужик, этот вождь. Пусть говорит.

Когда стали бить куранты Света наклонилась к нему, и это ее легкое приближение уже само по себе вызвало прилив.

— Ты загадал желание? — шепотом спросила она.

В отсветах лампы, в протяжных ударах колокола, в мерцаниях радуг и в волнах прилива внутри ее глаза казались теми самыми звездами, ради которых он так хотел в небо…

— Нет, — также шепотом ответил он.