Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ)

Четыре_пи закрыл глаза. Маленькая сверкающая точка на горизонте событий сначала превратилась в зыбкий пульсар. А потом засияла ровно-ровно. Такой свет почти бесконечен. И проникает сквозь. И опираясь на этот свет, изящно и невесомо, бережно взмахивая бархатными крыльями, порхали…

— Бабочки, — сказал он.

— Что?

— Бабочки у меня в животе.

И она, не отпуская его ладонь и легко поглаживая ее, к чему-то прислушалась.

— И у меня.

Дыхание уже давно стало ровным, и глаза потихоньку слипались. Тикали часы на стене… Оказывается они тикали все это время, а слышны стали только сейчас. Какие же они громкие… зачем… За окном вдруг закричал петух. Буднично, так закричал, привычно.

— А у меня выходной, — Светлана прильнула и стала водить пальчиком по его груди.

— Лёнь, а Лёнь… — тихонько позвала она.

— Ммм…

— Не спишь?

— Нет.

Пальчик остановился.

— Вот скажи честно, откуда ты такой взялся?

Ему вспомнилась Десять_кью. Какая-то чёрно-белая, нечеткая, как картинка в старом телевизоре. И чужая. Потом калейдоскопом замелькали звёзды, и в пилотском ложементе — кто-то отстраненный, равнодушный и почти неживой. Не я, подумал он.

А в комнате уже угадывались стены и потолок, и шкаф в углу… И даже ковер. Непременно ковер, куда же без него. Утро проникало откуда-то извне. И воздух стал каким-то утренним. Или это просто остывала печь. Светин пальчик заскользил вниз по животу и еще ниже, потом словно засомневался и опять стал подбираться вверх. И было жаль, но все равно очень приятно. И хотелось просто лежать и чувствовать этот пальчик, слышать, как она дышит ему в шею, смотреть на утро и спать. И вдруг ОН понял, что все это родное. Родное — это вот так… И любовь — это вот так.

— Так откуда? — шепотом спросила девушка. Близко и щекотно в его ухо.

— Не знаю, — честно ответил Леня.

41

Утро выдалось погожим. Обычно после ночного дождя сам воздух казался родниковым. И невидимки птицы пели о чем-то своем птичьем, легкомысленном. На обозримом пространстве сада, напиваясь обильной росой, тянулись к солнцу ромашки, пионы, ирисы, драцены… Свои посильные нотки в общее благоухание вносили тимьян и клевер. И еще десятки сортов и видов, названия которых Леонид Дмитриевич никогда не старался запомнить. И щедро приправленное светом синее небо с легкими мазками перистых облаков удивительно шло этой разномастной зелени. И сад представлялся идеальным безмятежным миром, в котором нет ничего некрасивого и чужого.

Игнатьев сидел на распахнутой витражной веранде и маленькими глотками с наслаждением пил кофе. Элли готовила удивительный кофе. Какой-то свой фирменный рецепт. И круассаны удались. Пекла она тоже сама. Любое дело у нее спорится. И в кого она такая, мастерица. Еще бы недельку другую погостила. Так ведь не сидится ей на месте. И вот тут — вылитая мать. Шило в одном месте.

Послышались «цок-цок» по паркету и рядом примостился Пират, кося в сторону хозяина умными карими глазами. Потом, видно уловив благосклонность Игнатьева, пес застенчиво положил огромную мохнатую голову ему на колени. И пришлось потрепать его за ухом. Пират блаженно зажмурился.

— А кто вчера опять Машку на дерево загнал, а? — спросил Леонид Дмитриевич.

Хвост собаки немедленно описал жест полного раскаяния.

— Ах, ты старый проказник… Думаешь, я не понимаю. Мне порой тоже хочется кого-нибудь на ветки загнать.

«Так в чем же дело?» — прочиталось в глазах Пирата.

— И действительно, — Игнатьев поставил на столик пустую чашку. — Я подумаю над твоим предложением. — И он погладил пса по мощному загривку.

А теперь зашлепали босые ноги. И он с удовольствием подставил щеку под звонкий «чмок».

— Привет, па! Как спалось?

В коротких шортах, в обтягивающей розовой майке, по стебельковому вытянутая, загорелая, с выгоревшими волосами, небрежно перехваченными резинкой…И лицо, словно вечно умытое… Свежее, с двумя голубыми океанами. Славная девчонка получилась, с гордостью подумал Леонид Дмитриевич. Впрочем, девчонке уже под сорок. А все еще юная принцесса среди цветов.

Элли отхлебнула свежевыжатого апельсинового соку из стакана, который держала в руке и залезла с ногами на соседнее кресло.

— Хорошо, правда? — мечтательно произнесла она, по своему обыкновению имея ввиду все сразу: и сад, и то что рядом, и то что далеко.

— Хорошо, — согласился Игнатьев. — И впрямь хорошо.

Некоторое время они молчали. Поднялся легкий ветерок и зашелестел листьями яблонь и слив. И птицы, сразу заголосили громче. А на веранду залетел шмель и солидно прожужжал над кофейным столиком.

— Все хотел спросить, — осторожно начал Леонид Дмитриевич. — Как там у тебя дела с твоим художником?

— Формально говоря, он скульптор, папа, — усмехнулась Элли, раскладывая ноги в позу лотоса. — Все прекрасно. Наверное.

— Наверное?

— Да, наверное, — Элли изобразила что-то сложное руками и натянула спину. — Потому что я здесь. А он там. И я к нему не спешу.

— Я так и думал, — удовлетворенно отметил Игнатьев. — В тот момент, когда ты меня с ним познакомила, я сразу понял — это не Он.

— Ты всегда понимаешь это гораздо быстрее чем я. Ты вообще провидец, папка.