Изъ вечерняго свта нолей, надъ которыми въ красноватомъ отблеск заката носились нити паутинъ, они перешли въ тихій сумракъ лса. Ни звука, кром шороха бурой листвы подъ ногами; лишь когда замолчала Цецилія, жалобно раздался посвистъ одинокой птички.
-- Одна, одна, сказалъ онъ,-- вчно одна -- и этимъ путемъ ты хочешь исцлиться, бдная женщина! Разв человкъ можетъ быть одинъ? И разв ты одна въ конц концовъ? Ну, положимъ, я герой -- на дл этого нтъ -- мощный герой, который одиноко прокладываетъ себ путь безконечными трудами къ неземнымъ цлямъ,-- а у тебя-то разв нтъ дочери, которую ты замкнешь вдали отъ прекраснаго Божьяго свта? ты, въ нмомъ отчаяніи отвращающаяся отъ жизни, закутавъ покрываломъ свою голову? Какимъ добродтелямъ научишь ты свое дитя, когда сама лишена всякой радости, при которой только и можетъ развиться добродтель? ты, не врящая боле въ лучшую, въ высшую изъ добродтелей, которая всмъ добродтелямъ добродтель,-- въ любовь? Кто соболзнуетъ вонъ той пичужк, которая осталась тутъ, въ осенней листв, быть можетъ подстрленная или искалеченная, на злую погибель? Ни братьямъ, ни сестрамъ, ни прежнему дружку, ни дтямъ -- дла нтъ до нея,-- вс они безпечно унеслись и покинули ее -- одну, одну! Такъ вдь они повинуются желзному закону, правящему ихъ прилетомъ и отлетомъ, ихъ жизнью и смертью,-- и слдовательно не гршатъ, не могутъ гршить; но мы можемъ -- и гршимъ, когда не слдуемъ закону, правящему нами, когда не повинуемся любви. Она -- всемогущія узы, которыми связуются вс племена сыновъ земли отъ начала вка, и будетъ служить имъ связью до конца міра; она -- всемогущее солнце и свтлые лучи ея будутъ прояснять и живить вс омраченныя, скорбныя сердца; -- вотъ и я своей любовью покорилъ тебя, возлюбленная, какъ ты ни противишься,-- и пламень мой проникаетъ въ твое сердце, которые ты тщетно мн закрываешь, вдь я могущественне тебя, такъ что могу удлить теб изъ моей силы и все еще сохранить ея довольно и для себя, и для тебя, и для твоего дитяти -- нашего дитяти, Цецилія!
Она стояла передъ нимъ, дрожа всми членами, блдная, поднявъ на него темные, застланные слезами глаза и съ мольбою сложивъ руки...
-- Пощади, Готтгольдъ, пощади! Я не силахъ боле, я не въ силахъ...
Проворные шаги послышались на узкой тропинк, которая вела отъ могилы гунновъ.
-- Слава Богу! я спшилъ къ вамъ навстрчу, милостивая государыня... мн кажется... я знаю, вы непохожи на прочихъ нашихъ дамъ...
-- Онъ умеръ! воскликнула Цецилія.
-- Боюсь, что мы уже не застанемъ его въ живыхъ, хотя у него и достало силы послать меня. Я шелъ неохотно, но онъ такъ настойчиво, такъ сердечно желалъ васъ видть, васъ обоихъ.
Они побжали тропинкой въ паросник, на холмъ къ могил гунновъ, которой громадная масса темно вырзывалась на свтломъ вечернемъ неб.
Онъ сидлъ на обросшемъ мохомъ камн, прислонясь спиной къ одному изъ крупнйшихъ валуновъ, сложивъ руки на груди, съ чуднымъ выраженіемъ глубочайшаго успокоенія на блдномъ, маститомъ лиц, кротко созерцая вечеръ, догоравшій на поляхъ, въ лсахъ, по степи и на мор. Цецилія склонилась на траву къ ногамъ его, прижавъ губы къ холодющей рук.
Отъ ея прикосновенія по тлу умирающаго пробжалъ легкій трепетъ. Взглядъ его медленно перешелъ съ отдаленныхъ предметовъ на ближайшіе и наконецъ остановился на прекрасномъ, блдномъ лиц, залитомъ слезами. Блаженная улыбка чуть мерцала на его лиц; "Ульрика!" пролепеталъ онъ тихо, едва слышно, блдными губами, а тамъ сомкнулись и уста и вки.
Цецилія склонилась головой на грудь Готтгольда. Князь, втеченіи всей сцены стоявшій поодаль, отвернулся; широко раскрывъ глаза, онъ вперилъ неподвижный взглядъ на золотой закатъ.
-----
Золотой закатъ опять погасалъ надъ полями, лсами и надъ кладбищемъ въ Раммин, на которомъ они только что погребли останки прадда подл праха его дтей и внучатъ. Вокругъ могилы собрался лишь небольшой, весьма небольшой кружокъ, когда опускали гробъ; они не нуждались въ пастор для освященія могилы, которая и безъ того стала для нихъ святыней.
Потомъ г-жа Вольнофъ обняла Цецилію и шепнула ей на ухо; "не смущайся филистерскими нападками, если повстрчаются съ вами"; а Цецилія отвчала ей: "не бойся; я знаю что длаю". Затмъ Оттилія поцловала Гретхенъ, а князь и г. Вольнофъ обмнялись съ Цециліею на прощанье нсколькими сердечными словами -- и легкая колясочка князя покатила въ замокъ, а тяжеловсный экипажъ Вольнофа по дорог къ Прор.
На другомъ конц селенія, гд пролегаетъ дорога на Нейенферъ и дале къ Зюндину, стояла почтовая карета -- и они пошли тихонько по селу рука объ руку, а дитя бжало впередъ, бросаясь за ласточками, когда они слишкомъ близко пролетали.
За исключеніемъ этого -- ласточкамъ было раздолье. Вверхъ и внизъ, быстрыми какъ стрла вереницами летали он, то у самой земли, то поднимаясь вверхъ прелестными дугами, прямо, зигзагомъ, чирикая, щебеча, безъ устали работая своими длинными крыльями. И для нихъ это былъ также послдній вечеръ, на утро он потянули къ югу, и вернулись только весной.