Но старикъ невидимому даже не замтилъ вжливаго противорчія; онъ уже взялъ свою трость и шелъ широкими шагами впередъ, изъ саду, гд происходилъ этотъ разговоръ. Князь улыбаясь поспшилъ вслдъ за нимъ.
-- Ваша свтлость, позвольте намъ по крайней мр хоть посл придти, сказалъ Готтгольдъ.
-- Прошу васъ, отвтилъ князь,-- ради стараго господина, которому мое общество можетъ и прискучить подъ конецъ... А потомъ, отведя Готтгольда нсколько шаговъ всторону, прибавилъ:-- Намъ остается еще часъ, не пропускайте его даромъ. Увидавъ эту даму, я понялъ, уразумлъ все, о чемъ вы умолчали, вы, скрытнйшій изъ смертныхъ. Да приметъ васъ богъ молчаливой любви подъ свое милостивое покровительство!
Готтгольдъ тихо вернулся туда, гд оставилъ Цецилію, и нашелъ ее все въ той же задумчивой ноз. Выскажется ли она сегодня, или промолчитъ, какъ длала это до сихъ поръ, и молча отпуститъ его?
Онъ подошелъ къ ней и взялъ за опущенную руку. "Цецилія!"
Она медленно подняла темныя рсницы и поглядла на него съ выраженіемъ трогательной мольбы.
-- Мн не слдуетъ вызывать тебя на объясненіе? Я долженъ предоставить тебя молчанію, Цецилія? Но надо же высказаться; позволь же мн сдлать это за тебя. Ты можешь сказать это только женщин -- и то говорить было бы излишне: она и безъ того поняла бы тебя,-- не такъ ли? Разв любовь мене проницательне чмъ глазъ сочувствующей подруги? Не знаю; могу только то сказать, что читаю въ твоемъ сердц. Ботъ въ чемъ дло, Цецилія. Ты любишь меня, но не смешь отдаться своему влеченію; да, ты робко отступаешь предъ мыслію о томъ, чтобы стать моей женою,-- какъ передъ проступкомъ -- противъ кого? Это жестоко, Цецилія, но я долженъ это выговорить: противъ твоей гордости. Вотъ чего ты боишься -- самой себя, а не меня. Ты знаешь -- такъ же какъ вотъ то, что солнце теперь садится, а завтра снова войдетъ,-- ты знаешь, что не будетъ ни дня, ни часа такого, когда бы я хоть словомъ или взглядомъ упрекнулъ тебя въ твоемъ прошломъ несчастій, безграничномъ несчастій; ты знаешь, что мн, какъ я думаю, не въ чемъ прощать тебя. Но ты, Цецилія... ты думаешь, что ты сама себ никогда не простишь. Ты думаешь, что если неопытная шестнадцатилтняя двочка разъ ошиблась, то стыдъ и раскаяніе должны вчно тебя преслдовать, стыдъ и раскаяніе должны вырвать тебя изъ моихъ объятій, еслибъ ты даже и послдовала когда нибудь влеченію сердца...
-- Разв я не въ прав такъ думать и чувствовать? воскликнула Цецилія, а слезы такъ и хлынули по ея пылающимъ щекамъ;-- могла ли я простить себ, что пошла замужъ за этого человка?-- шестнадцатилтней, неопытной двочкой, говоришь ты? Я не была такъ неопытна; я настолько знала свтъ, чтобы сообразить, что жизнь въ прекрасномъ замк, въ тнистомъ далицскомъ парк гораздо блистательнй мрачнаго сельскаго пастората! И я попрала ногами сердце бднаго студента, хотя тайный голосъ, никогда не замолкававшій съ тхъ поръ, уже тогда шепталъ мн: онъ лучшій изъ двухъ. И это я могла простить себ? И то, что я отпустила его съ разбитымъ сердцемъ на чужбину, не сказавъ ему ни слова участія въ утшеніе,-- радуясь что онъ не слдитъ за мной любящимъ взглядомъ, не читаетъ въ душ моей? А теперь, когда мои высокія мечты стали тмъ, что должно было изъ нихъ выйдти; теперь, когда я такъ безконечно несчастна, какъ я того заслужила,-- и онъ возвращается и стоитъ предо мною, чистый, благородный человкъ, который можетъ справедливо гордиться своимъ цломудреннымъ, трудовымъ прошлымъ и съ спокойнымъ весельемъ взирать на свою будущность съ предстоящимъ ей еще боле славнымъ развитіемъ,-- теперь онъ долженъ задержать свое побдное шествіе и поднимать такъ глубоко падшую... да что я говорю! долженъ связать ея судьбу съ своею, чтобы связать самого себя, связать себ сильныя, трудолюбивыя руки -- и оторвавъ гордый духъ отъ возвышенныхъ его занятій, низвести его къ вчному, ежедневному, ежечасному созерцанію и раздленію злополучной самовольно-несчастной участи? Ты говоришь, гордость препятствуетъ мн сдлать это? Пусть будетъ гордость! но гордость тобою, за тебя! Ахъ, Готтгольдъ, она во мн живетъ несъ ныншняго дня -- эта гордость! Я уже тогда гордилась тобою, когда ты, сверкая взглядомъ, такъ дивно разсказывалъ о богахъ и герояхъ и про то, что доблестный мужъ долженъ смло считать себя равнымъ богамъ; а когда, посл долгихъ лтъ скорби, я услыхала что ты пробился сквозь непреоборимыя препятствія, въ виду которыхъ другіе тысячу разъ бы сошли въ могилу,-- и потомъ такъ быстро возвысился, что незнавшіе тебя, твоей силы и прилежанія, только дивились въ изумленіи,-- достигъ высшаго развитіи въ своемъ искусств и имя молодого художника стало на ряду съ лучшими мастерами,-- да, Готтгольдъ, вотъ когда я гордилась -то! какъ я гордилась и какъ благодарила судьбу!-- Мн казалось, что теперь я все перенесу гораздо легче, потому что мое преступленіе не отозвалось на теб -- и я одна, одна должна страдать за свои прегршенія!