Про Иону

Приехала. Ходит, гуляет с детьми, Марика не спускает с рук.

Как-то попросила Иосифа:

– Поиграйте нам на скрипке. Или на аккордеоне.

Иосиф взял инструменты, протер тряпочкой и сыграл. Потом еще. Стал играть каждый день, не только вечером, но и днем. Дети танцуют, Римма напевает. Мирра с работы придет – а дома почти праздник. Через силу, конечно, что касается Иосифа и Риммы, а дети на всю катушку счастливы.

Мирра призналась Римме:

– Вот какой же он все-таки хороший, отзывчивый.

Римма поддержала:

– Йося – золото, а не человек. Что бы мы без него делали?

Женщины обнялись и под музыку закачались из стороны в сторону, с закрытыми глазами.

Ну, как-то вышли из положения. Римма засобиралась на работу. На прощанье, перецеловав всех по сто раз, сказала:

– Теперь мы с Изей вас не отпустим. Чтоб приезжали, а то моду взяли отсиживаться по сараям. Будем с детками в Ботанический сад ходить, по городу гулять, в цирк, в оперетту. Надо жить.

Иосиф на дорогу сыграл музыку, и всей семьей проводили Римму на станцию.

Несколько раз Черняки выбирались в Киев всем составом – в субботу вечером выезжали, в воскресенье к ночи возвращались.

Римма с Исааком жили в трехкомнатной квартире на Владимирской улице – в самом центре. Риммины родители на заслуженном отдыхе находились круглый год на теплой даче в Ирпене. Ни в чем не нуждались, в жизнь молодых советами и пожеланиями не вмешивались.

Только теперь рассмотрели, что к чему в квартире Риммы. В прошлый приезд, ясно, не до того было. Дом – полная чаша. И хрусталь, и ковры, и картины. Много книг.

– Это что! Основное на даче у папы с мамой. Посмотри, Йося, может, подберешь себе по интересу.

Иосиф все внимательно изучил. Попросил только толстенную книгу.

Римма издали махнула рукой:

– Бери-бери! Что хочешь, то и бери.

Иосиф завернул книгу в газету и спрятал в сумку, чтобы не забыть.

Дома, распаковывая киевские гостинцы, развернул и книгу.

Мирра заглянула через плечо:

– Опять на идише. Что там?

– Лейб Толстой. Велт унд криг.

Римма с Исааком наезжали раз в месяц. Римма жаловалась на нездоровье по женской части. После смерти ребенка ее постигли еще два выкидыша на самых ранних сроках. Она лечилась у лучших специалистов. Но те, кроме моральной бодрости, ничем помочь не могли.

– Я и сама как специалист понимаю, как много в этом деле зависит от настроя. Но ничего не могу с собой поделать. У меня даже может мания развиться на почве желания иметь ребеночка. Я борюсь с собой. Изя мне помогает. Честно скажу, Миррочка, я к вам сюда приезжаю как классический пример психической женщины: не могу без слез и отчаяния видеть детей, и тянет меня к ним, потрогать, погладить. Я этим еще больше растравляюсь и еще глубже ухожу в депрессию. Мне страшно, потому что я сама за собой наблюдаю как за пациенткой. И выводы делаю нерадостные.

– Но ведь есть же какое-то лекарство? Если есть заболевание – должно быть и лекарство, я так понимаю. Верно? – недоумевала Мирра.

– Ой, Миррочка, – всхлипывала Римма, – только время все лечит. Вот тебе и лекарство, вот тебе и медицина.

Да.

Исаак сильно продвинулся по служебной лестнице. Устроился на работу – через Римму – в сельскохозяйственное министерство.

Исаак – как повелось – давал родителям деньги, но теперь гораздо больше. Предлагал отцу бросить подработки, а матери – перейти на полставки и уделять время детям дома. Но менять привычки не хотел никто.

Римма работала в научно-исследовательском институте по части особенностей детской психики и дефектологии. Писала диссертацию, чтобы забыться.

Как-то все шло своим чередом: Эммочка в пятом классе, отличница по всем предметам, Златочка и Веничка во втором, за одной партой сидят, всем ученикам пример подают по поведению, Марику четвертый год.

Иосиф стал больше времени проводить в доме. Однако и в сарае сиживал порядочно.

Однажды в хорошую минуту Мирра сказала:

– Йося, ты бы хоть записки записывал – что видел, где был. Думаю, ты для людей стараешься, чтобы передать свои знания. А книги с вещами лучше подарить библиотеке или отдать в краеведческий музей в область.

– Мирра, оставь этот разговор. Я никуда ничего не отдам. И записывать мне нечего, никаких секретов не знаю. Что мое – то мое.

– Так сгниет это твое в сарае, в сырости, мыши поедят и спасибо не скажут! А мне тяжело на тебя смотреть. Эмма у меня спрашивает вчера: наш папа сектант? Ты понимаешь, слово какое! Она его сама выдумать не могла. Она газет, слава Богу, не читает. Ей учительница сказала, наверное. Не важно. Я когда чего-то не понимаю, места себе не нахожу. Уже сколько лет не нахожу! А ты не спросил ни разу: что с тобой, жена? Какие у тебя, жена, мысли? Что про нас люди говорят, женушка моя ненаглядная? Я понимаю, что ты ко мне стал другой, к детям еще так-сяк, а ко мне другой. Но что делать? Надо поднимать детей, дать им дорогу в жизнь. А я держусь на ниточке. И ты мне не поддержка. Вот. Я тебе сказала. Что хочешь, то и делай со мной.

Иосиф посмотрел на Мирру – и как будто в первый раз увидел. Открыл рот сказать мысль. Ничего не вышло, только бессловесный стон.