Про Иону

Про ящик, когда евреев вели расстреливать к Десне, немцам рассказал отец Ильи Камского – Моисей. То есть он рассказал, что Соломон что-то закопал перед тем, как идти в Чернобыль. Думал, что с книгами и золото. Конечно, сам бы Соломон не осилил такого, ему помогали отец и сын Камские. Так Моисей рассчитывал, что его за подобное известие оставят жить. Ну, евреев расстреляли, и жену Моисея, и жену Ильи с детьми. А Моисею дали головешку, чтоб он первый подпалил книги. Он подпалил, его и затолкнули в костер прикладом в спину.

Долго горело – и ящик Соломона, и библиотечные книжки – Ленин, Сталин с прочей литературой, и Моисей. И никакого золота.

А в результате? А в результате получается: все всё знали. Арончик знал, Лия знала, мама моя знала, Гришенька дорогой знал. Особенно Гриша! Знал, а вместе со мной планировал, как потратить Соломоново золото. У них такая идиотская игра – знать и не говорить. Не понимаю.

Конечно, им неприятно вспоминать. А мне после всего – приятно?

Так ли, сяк ли, ниточка стянулась в узелок. Слава Богу. Деньги, деньги… А как бы Любочка их через границу везла? Сейчас собаки чуют и наркотики, и ценности, и все, что в желудке человека. А потом сиди в тюрьме. Нет.

Перед ноябрьскими стала собираться в Чернигов. Попрощалась с кем надо. Пошла к Камскому – на кладбище. Он на месте не сидел – гулял между памятниками.

Кричу-кричу:

– Илья Моисеевич!

Вижу вдалеке фигуру, а он не отзывается. Подошла, громко поздоровалась. Говорю:

– Я попрощаться пришла.

Посмотрел на меня, как нормальный, и говорит:

– Шо, Фейгачка, умирать собралася? Рано тебе еще.

У тебя ж детки. А я один. У меня крови не осталося, а я ж живу. Думаю, чи мине тут зачинить на замок, а то хожу, хожу, а толку нема. Як считаешь? – И так смотрит, так смотрит жалобно.

Говорю:

– Конечно, закрывайте. Сейчас зима настанет, холодно, снег, кто сюда ходить будет, кому нужно?

– Сюда нэ трэба. А отсюдова?

И повела я его под руку, и шли мы долго-долго. И ни одной попуточки.

Приехала в Чернигов – мои квартиранты упрашивают, чтоб не прогоняла. Их трое – муж, жена и ребеночек, девочка трех лет. Мы, говорят, переберемся в маленькую комнату, вам же веселее будет. Плату нам скинете, и мы вам будем помогать по хозяйству, и вообще – не одна.

Подумала и согласилась.

Пожили так с полгода. И опять я отправилась в Остер вместе с телевизором – квартирант меня на своей машине отвез с ветерком.

И тут вызывают меня телеграммой на переговорный пункт – квартиранты. Вам, говорят, дочка звонит каждый день, волнуется, сказала, что будет звонить через три дня, так чтоб вы дома были.

Я отправилась. Звонит моя Любочка и первым делом:

– Что за люди у тебя живут?

Обрисовала ситуацию.

Она в крик. Немедленно прогоняй. Тебя обкрутят, квартиру на себя перепишут, известное мошенничество, не ты, мама, первая, не ты последняя.

Возражаю, что я еще в своем уме, чтоб суметь собственной квартирой распорядиться, а она если хочет, то пусть приезжает посмотреть на родную мать, а не раздает указания по телефону. Шваркнула трубку – и обратно в Остер.

Через несколько дней опять мне телеграмма на переговорный. Квартиранты докладывают: с вечера до утра трезвонит межгород. А у меня телефон старый, из розетки не вынимается. Они просто снимали трубку, как будто занято, но тоже не выход, телефон отключается. Просили разрешения поставить новый аппарат, чтоб с розеткой. Разрешила.

Ладно. Ладно-то ладно, а с дочкой вроде войны. Нехорошо и глупо. Что с ее стороны, что с моей.

Плюнула и поехала домой. Дождалась звонка и сразу же говорю Любе:

– Доченька, у меня дела идут отлично, здоровье хорошее. Насчет квартиры не беспокойся. У меня одна мечта, чтоб ты приехала и своими глазами увидела меня и вообще.

Слышу, плачет. Говорит, сил нет, чтоб я на нее не обижалась, потому что она совсем замоталась и не знает, с какого бока ждать неприятностей. Но главное – обещала приехать. Когда, не сказала, но скоро.

Сижу, боюсь тронуться с места. Вдруг явится, а меня нету. Некому ей открыть дверь.

Квартирантка успокаивает: и откроем, и накормим, и тут же телеграмму дадим.

А у меня в Остре клиенты, каждый день расписан по часам. Поехала.

Как-то вечером смотрю новости. В Израиле неспокойно. Опять евреев выселяют, чтобы арабам отдать по соображениям политики. Интервью дают, кто там живет, мол, не уйдем, с автоматами будем сражаться. А их выселяют. Один вечер смотрела, второй. А на третий опять. Рассуждения всякие насчет ближневосточной проблемы, местные жители перед микрофоном клянутся и так далее.

И вдруг вижу – Давид. Корреспондент его спрашивает, как дела, что намерен делать в сложившейся тяжелой ситуации.

Давид говорит:

– Я приехал из Иерусалима, чтобы поддержать своих товарищей. Мы отсюда не уйдем. Тут наша последняя граница.

Ой! Опять граница. Опять граница. Где она, та граница, с которой нельзя уйти? Кто ее видел? Я ему кричу в телевизор, чтоб не кобенился, а то свои же и пристрелят случайно.

Ну, ладно. Живой пока. Разберутся. Хорошо, что Любочки с ним нет.