Про Иону

– Раз такэ дило, то вы, конечно, купуваты нэ будэтэ. Понятно. Хоча я у божеський выд прывив, житы можна. Колы ваш Арон наихав зразу писля продажу, так молыв, так молыв, шоб я обратно продав. Тэпэр, думаю, зрадие на тому свити, шо Грыша з жинкою в його хатыни заживуть, навроде дачи. Ага. Я зовсим дэшево прошу. Оно ж тилькы дорожчать будэ. Нам чэрэз два тыжня ихаты. От горэ. Ну, як знаетэ. Выбачайтэ.

Признаюсь откровенно, если б в кармане лежали деньги – купила б. Но денег мало. К тому же я о цене не спрашивала. А ночью лежу, и в мозгу сверлит: надо купить, надо купить, надо купить.

Еле дождалась утра и позвонила брату в Киев. Сказала: так и так, мечтаю купить дом в Остре. В принципе он добавит, если понадобится? Обещал. Собираюсь и еду в Остер.

Тыщенко и правда запросил мало. Даже еще сбросил. Сговорились, что через день привезу деньги и оформим. Из Остра метнулась в Киев, взяла у брата деньги – и опять в Остер.

Купила.

Там осталась кое-какая мебель, занавески, лампочки, кастрюли-сковородки. Жить можно. Заперла хату своим ключом – и постановила потихоньку перебираться. Городскую квартиру сдавать квартирантам, выручку посылать брату в счет долга. Быстро рассчитаться – и начать новую жизнь среди прекрасной природы. Хотя бы фрагментарно, как говорится.

А что? Любочка моя самостоятельная, я ей не нужна. Гриши нет. Мамы нет. Я одна на свете, как решу, так и будет.

Это я планировала.

Квартирантов нашла хороших по сходной цене – до холодов. Предупредила соседей, чтоб не волновались, написала обстоятельное письмо Любочке – и поехала.

Взяла для интереса Соломоновы газеты, например, отдать в краеведческий музей.

Тыщенко с женой перебрался на последние дни к сыну, сидели на чемоданах. Весь Остер ходил к ним прощаться. Хотя там привыкли. В основном, конечно, уезжали евреи, но по украинской канадской линии и украинцы тоже. Ко мне Тыщенко заходил, интересовался, как устроилась, обращал внимание на печку, объяснял принцип топки и так далее. Плакал:

– Нэ бажаю кыдаты ридный край, а шо зробыш? Диты, онуки, им тут нэма чого робыты, а там робота, гарни гроши.

Я высказала сочувствие, рассказала про Любочку. Говорю, слышу свой голос – и понимаю, что словами осуждаю дочку за ее отъезд. Нечаянно получилось.

Тыщенко понял по-своему:

– Значить, покынула вона и батька, и матир, поихала свит за очи. От горэ. Бидна вы, бидна. Однисинька. Як же ж вы вмыраты будэтэ одна в хати?

Я на юмор свернула, что еще молодая и умирать не собираюсь.

Тыщенко согласился:

– Отож, отож. То ж вы нэ збыраетэся, а як воно повэрнэться, нихто не впэвнэный.

Попрощались таким образом.

Уехали Тыщенки.

У меня в планах было расспросить старика про Арона, но не пришлось.

А тут как-то по хорошей, нежаркой погоде гуляю и встречаю знаменитого на весь Остер Камского Илью Моисеевича. Он в войну был в партизанах, в еврейском отряде Цигельника. Герой. Бабушка Фейга про него рассказывала анекдоты, я по возрасту не совсем улавливала смысл, но помнила, как с бабушкой приезжали в Остер и она обязательно заходила к Камскому.

Он меня не узнал, я поздоровалась первая. Ему было лет, наверно, за девяносто.

Смотрел-смотрел и говорит:

– Шо-то на Фейгу сильно смахуешь. Ты хто?

– Фейгина внучка. Я теперь в Ароновой хате живу в дачный период.

– А, с Тыщенкой перемежовуетеся, никак поделиться не можете. Дураки.

Камский как раз плелся на еврейское кладбище и пригласил меня с собой для прогулки. Я его страховала с одной стороны на ходу, потому что походка нетвердая, хоть и с палкой.

Идем, Камский молчит, я молчу. Ехал какой-то мужик на подводе – подвез, а то бы шкандыбали бесконечно.

У входа Камский присел на колоду и палкой показал на кладбище:

– Оцэ мое царство-государство. Нравится?

– Нравится. Заброшенное только.

– А кому смотреть, я тебя спрашиваю? Я последний. Як Фейга себя чувствует?

– Илья Моисеевич, бабушка умерла давно.

– Шо я, не знаю, шо она умерла? Мне Айзик передавав, шо ее нема. А ты ж за Арончиковым Гришкой. Я усе знаю. А як Гришка? Выцарапали отсюдова Арончика з Лией, як им живеться в городе?

– Ой, нету Гришеньки, и Арончика нету, и Лии. И моя мама умерла, дочка Фейги. Вы ее помните, мою маму?

– Шо ты заладила – и того нету, и того нету, и того тоже нету. Шо я, не знаю, кого нету, а хто е? Я у своем уме. Ты свой лучче подкрути.

Я, как медработник, осознаю, что Камский того.

Говорю:

– Пойду погуляю по кладбищу, посмотрю. Спасибо, что провели, – и протягиваю ему денежку, чтоб было не обидно, вроде за показ.

Взял.

– Ну погуляй, погуляй.

Походила, посмотрела. Красиво, зелень кругом, памятники старые, буквы и русские, и нерусские. Много разбитых.

Вернулась – Камский сидит, как сидел, оперся руками на палку и положил голову на руки.

– Илья Моисеевич, я пойду. Пойдете со мной?

– Не. Я всегда тут до вечера сижу.

– Как же обратно? Далеко.

– Я тут тридцать годов сижу, и ни разу такого не было, шоб попутки не встретилось до дому. Иди-иди. Завтра приходите и з Гришей до меня, з утра лучче. До работы.

Я спросила адрес, а он рукой махнул:

– Глупости спрашуешь.